От прототипа к типу

Часть 1

Часть 2

V

В нашей советской литературе можно назвать ряд произведений, основные герои которых имеют широко известных прототипов. К этим произведениям относятся «Чапаев» и «Мятеж» Д. Фурманова, «Педагогическая поэма» А. Макаренко, «Как закалялась сталь» Н. Островского, «Молодая гвардия» А. Фадеева, «Повесть о настоящем человеке» Б. Полевого, «Чайка» Н. Бирюкова, «Ранний восход» Л. Кассиля. Но, разумеется, далеко не всегда читатель знает, что основой того или иного полюбившегося ему образа послужил живой прототип. Мало кому известно, например, что одним из прототипов Воропаева, главного героя романа «Счастье», явился сам автор романа, писатель Павленко, тяжело больной человек, из-за болезни последние годы жизни вынужденный жить в Крыму. Впрочем, для читателя в большинстве случаев это не так уж и существенно.

Мы часто и много говорим о писательском мастерстве. Работа над прототипами, взятыми из жизни и возведенными в степень художественных типов, — один из самых значительных составных элементов писательского мастерства. Уменье зорко приглядываться к живой жизни, замечательным людям, рожденным Октябрьской революцией, и в то же время не подчиняться жизненному материалу, а подчинять его себе, с тем чтобы познать и осмыслить важнейшие закономерности действительности, — ценнейшее качество настоящего советского писателя.

Чрезвычайно интересным и принципиально важным образцом переработки жизненного материала является «Как закалялась сталь» Н. Островского. До сих пор не искоренено еще окончательно представление об этом романе как о слегка лишь беллетризо-ванной автобиографии. Островский, как известно, не раз энергично протестовал против такого взгляда на его книгу, утверждая, что он использует в ней свое право на вымысел, хотя, конечно, он не отрицал, что Павел Корчагин «написан с натуры» и что герой романа — его «друг и соратник». Исследования последних лет наглядно показали, что действительно Корчагин не копия с Островского и что, создавая образ Корчагина, Островский художественно пересматривал свой богатейший автобиографический материал.

В каком же направлении он его пересматривал?

Недолгая, но трудная и бурная жизнь Н. Островского была насыщена множеством событий, в которых с исключительной яркостью отразились его беспримерное мужество и героизм. Многие из них нашли свое место в романе как факты из жизни Павла Корчагина, выразительно рисующие облик и поведение этого комсомольца первых лет революции. Но вместе с тем многие эпизоды героической биографии Островского либо опущены в романе, либо даны в нем только мимоходом. «Если хочешь знать, — говорил автор романа «Как закалялась сталь» одному из своих редакторов, — кое-что из того, что пришлось в жизни проделать Островскому, я не включил в образ Корчагина: сказали бы — «переборщил», не поверили бы».

Из сказанного не следует, разумеется, что Островский как-либо приглушал героическое звучание образа Корчагина, что Корчагин является менее героической фигурой, чем сам Островский. Корчагина Островский создавал как положительного героя, на которого могли бы равняться, с которого могли бы брать пример подрастающие поколения молодежи.. Но то, что Островский не включил в образ Корчагина некоторые очень, казалось бы, «выигрышные» моменты из своей биографии, говорит о строгости отбора художником необходимого ему материала, свидетельствует о путях творческого воспроизведения действительности, им выбранных.

Если бы Островский дал в своей книге все происшествия, которые с ним приключились, если бы он развернул художественными средствами все, что ему довелось испытать, он рассказал бы читателю немало интересного и занимательного, но отвлек его от основного— развития, роста героя.

Замысел книги Островского раскрыт, в сущности, автором в ее названии — «Как закалялась сталь». Образование из человеческого сырья, человеческой «руды» первоклассной большевистской стали, формирование большевистского характера в процессе пролетарской революции — на этом прежде всего сосредоточено внимание художника в романе! В соответствии с этим художественным заданием Островский и перерабатывал свой автобиографический материал.

Павел Корчагин вовсе не сразу предстает перед читателями сформировавшимся, сложившимся, «готовым» героем. Он постепенно — не без отдельных срывов, не без внутренней борьбы — выковывает в себе те качества, без которых подлинный коммунист, подлинный пролетарский революционер немыслим. И вот, как показывает сравнение литературной биографии Корчагина с реальной биографией Островского, писатель, рисуя жизненный путь своего героя и стремясь рельефнее передать горячность и недисциплинированность, присущие на первых порах Павке Корчагину, видоизменяет и заостряет имевшие место в действительности факты.

Любопытны в этом отношении и многие подробности в начальных главах романа. Как справедливо указывает Н. Венгров в своей книге «Николай Островский», даже внешне подросток Островский был иным, чем Павка. «Можно понять, — пишет критик, — почему родные писателя резко возражают против вихрастого, растрепанного, босого паренька, с подчеркнутой небрежностью в одежде, которого выдают за Павку, считая его одновременно и мальчиком Островским. Невозможно представить, чтобы в семье Островских, у матери даже в сердцах вырвалось восклицание: «И что с тобой будет дальше, когда ты таким хулиганом растешь?.. Ну что нам с ним делать? И в кого он такой уродился?» Так восклицает мать Павки после его исключения из школы».

Дальше. Весьма симптоматично, что, выгнанный из школы после того, как он насыпал попу в тесто горсть махры, Павка больше на учебу не возвращается. Между тем Островский, правда с перерывами, но все же закончил семь классов.

В чем же смысл этих отступлений от биографии Н. Островского, заметно влияющих на общую картину детства Павки, нарисованную в романе? Высказывалась точка зрения, по которой Островский, добиваясь большей типичности образа, хотел, чтобы первоначальная судьба его юного героя ничем существенным не разнилась от обыденной судьбы любого рабочего подростка в царской России. Соображение это представляется весьма веским. Еще' важнее, думается, однако, другое. Обрисовка детства Павла, как оно дано в романе, призвана острее подчеркнуть огромное расстояние, отделяющее необузданного, неуемного паренька, который никому не прощает своих маленьких обид, от Корчагина последней части книги, бойца, закаленного в борьбе, умеющего жить и тогда, когда жизнь становится невыносимой, возвращающегося в строй действующей армии коммунизма с новым оружием в руках. При таком построении романа воздействие партии и комсомола, которые десять лет воспитывали Павла «в искусстве сопротив-' ления», становится еще более ощутимым.

Н. Островский, надо полагать, не был знаком с творческой историей горьковской «Матери». Тем знаменательнее сходство приемов обоих писателей при переработке жизненного материала, использованного ими для показа ранних лет Павла Власова и Павла Корчагина.

Одна из отличительных черт героя романа «Как закалялась сталь» — его необычайно быстрый, стремительный рост. В течение нескольких лет Павел вырастает в крупного комсомольского работника. И тут Н. Островский вводит в роман такие эпизоды, которые он не мог почерпнуть из собственного своего биографического опыта, но которые он считал обязательными для Корчагина. Островский не был на Шестом Всероссийском съезде комсомола; однако Павла, как и некоторых его друзей, он делает делегатом съезда *. Это помогает писателю полнее выявить типичность фигуры героя книги.

Отличия Павла Корчагина от Николая Островского, перечисленные здесь лишь частично, несомненно не отменяют твердо установившегося в нашей критике и литературоведении положения о близости и единстве героя и автора романа «Как закалялась сталь». Именно это замечательное единство придает книге Островского ее своеобразный, неповторимый колорит.

Однако, когда Островский рисует не Корчагина, а других своих героев, он подчас далеко отходит от реально существовавших прототипов.

А. Караваева в воспоминаниях «О незабвенном друге» приводит интересную беседу с Н. Островским.

«— А знаешь... — сказал он, немного помолчав.—Недавно мне Тоня Туманова написала письмо, то есть не Тоня... ну, ты понимаешь, а та, с которой я написал Тоню. Подумай, не забыла меня...

Он опять забылся, притих и несколько минут молчал, лежал тихий, сосредоточенный, только густые черные ресницы чуть помаргивали. Потом как бы встряхнулся и начал рассказывать о Тоне Тумановой. Жизнь ее не удалась. Инженер, в которого она влюбилась и [за которого] вышла замуж, оказался слабым и дурным человеком. Она разошлась с ним, живет теперь самостоятельно. Она учительствует, а дети (их двое) учатся.

— Хорошая, душевная была девушка, только для борьбы не годилась. Так нередко и бывало: люди, которые не умели бороться за общее дело, и своей жизни построить не сумели».

Рассказ А. Караваевой подтверждается и другими данными. С девушкой, послужившей прототипом Тони, Островский не должен был порывать так решительно и бесповоротно, как Корчагин порвал с подругой своего отрочества. Не было, естественно, в жизни Островского и эпизода, аналогичного встрече Павла с Тоней и ее мужем.

Тоне Тумановой отведено в романе видное место. Дружба с этой девушкой, а затем разрыв с ней ярко характеризуют Павла, его отношение к товарищам, к любви. Подлинная любовь для Павла неотделима от чувства товарищества, он не может по-настоящему быть близким с человеком, которому чужды его устремления, его интересы, а так как Тоня не в состоянии найти в себе силы «полюбить идею», так как она старается даже «приручить» Павла, отвлечь его от комсомольской «братвы», дружба их, сперва, казалось, так крепко сколоченная, «ломается», приходит к концу.

Основу для конфликта Тони Тумановой и Павла Корчагина Н. Островский, как и все почти в романе, взял непосредственно из действительности. Но он продолжил, развил, обострил те отрицательные стороны, — вернее сказать, те слабости, — которые были у «хорошей, душевной» девушки. В результате Тоня Туманова стала качественно иной, чем ее прототип. Партийно-требовательный художник, Островский словно предупреждает образом Тони, что люди, живущие, только личным, стоящие в стороне от того, чем живет страна, народ, легко могут погрязнуть в болоте обывательщины, оказаться во враждебном лагере.

А. Фадеев писал в 1936 году Н. Островскому о романе «Как закалялась сталь»: «Роман понравился мне многими сторонами и прежде всего глубоко понятой и прочувствованной партийностью, которую я только у Фурманова (из писателей) видел так просто, искренно и правдиво выраженной...»

Партийность — это сердцевина, стержень жизни и творчества Николая Островского. Партийностью определяется и содержание его писательской работы, и художественные формы, в которые она отлилась. Поэтому при всех своих индивидуальных особенностях (объясняемых в значительной мере особенностями автобиографического материала, используемого автором) в самом подходе Островского к изображению и положительных, и отрицательных персонажей романа сказывается горьковское начало. От Горького идет в его книге, как и во всей нашей литературе, тот взыскательный, критический и одновременно любовновнимательный, утверждающий лучшее в человеке, взгляд на своих героев, который обусловливает особый, политически заостренный характер типизации жизненных явлений в художественном творчестве.

Фадеев поставил рядом имена Д. Фурманова и Н. Островского. К ним можно присоединить сейчас н Б. Полевого с его «Повестью о настоящем человеке» и самого А. Фадеева с его романом «Молодая гвардия».

Но Б. Полевой и А. Фадеев иначе, иными путями пришли к созданию своих произведений, чем Д. Фурманов и Н. Островский. А. Фадеева на мысль написать книгу о «Молодой гвардии» натолкнули работники ЦК комсомола. Они познакомили писателя с потрясающими документами, рассказывающими о борьбе и гибели героев Краснодона, с воспоминаниями родственников молодогвардейцев и немногочисленных оставшихся в живых членов подпольной молодежной организации. После этого Фадеев выехал в Краснодон, «Молодая гвардия» совмещает в себе черты современного и исторического романа. Это — литературный памятник погибшим и повествование о самом юном поколении советского народа, начавшем свою сознательную жизнь в трагические годы Великой Отечественной войны. Мы чувствуем в этом романе свободу художника, превосходно знающего людей, о которых он пишет, знающего все их дела и помыслы, малейшие изгибы их чувствований и побуждений и потому распоряжающегося их судьбами так, как этого требует его авторский замысел. Когда же мы переходим к рассмотрению фактического материала, положенного в основание романа, мы не можем не отметить величайшей бережности писателя в обращении с фактами, его стремление возможно точнее воскресить перед читателями эпопею «Молодой гвардии».

В 1943 году, тогда, когда Фадеев еще только набрасывал первые главы своего произведения, в свет вышел тоненький сборничек «Герои Краснодона». В нем были собраны материалы и документы о работе в тылу врага краснодонской подпольной комсомольской организации. Перелистывая этот сборник, мы узнаем многое, хорошо знакомое нам по книге Фадеева.

Ограничусь двумя примерами.

В небольшой заметке Н. Иванцовой приведены слова, сказанные ей в дни немецкой оккупации Олегом Кошевым: «Нина, мы будем партизанами. Ты представляешь, что такое партизан? Работа партизана нелегкая, но интересная. Он убьет одного немца, другого, убьет сотого, а сто первый может убить его; он выполнит одно, второе, десятое задание, но дело требует самоотверженности. Партизан никогда не дорожит своей личной жизнью. Он никогда не ставит свою жизнь выше жизни родины. И если требуется для выполнения долга перед родиной, для сохранения многих жизней, он никогда не пожалеет своей жизни, никогда не продаст и не выдаст товарища, — таков наш партизан, Нина».

В романе Олег говорит эти слова Нине, почти без всяких изменений, во время своей первой встречи с этой девушкой, пришедшей к нему вместе с Любкой Шевцовой. Но Фадеев добавляет характерный штрих, эмоционально обогащающий сцену беседы Олега с Ниной, помогающий лучше уяснить, что представляет собой этот шестнадцатилетний юноша. «Я хотел бы быть партизаном!» — восклицает в романе Олег «с такой глубокой, искренней, наивной увлеченностью, что Нина подняла на него глаза, и в них выразилось что-то очень простоватое и доверчивое».

В воспоминаниях матери Вали Борц, Марии Андреевны, рассказывается о том, как она впервые увидела Любу Шевцову в тюремной камере красно-донской тюрьмы:

«В нашу камеру стали часто приводить новых. Однажды полицейский втолкнул девушку и со смехом крикнул:

—           Примите ворошиловградскую артистку!

У порога остановилась девушка лет 17—18, среднего роста, белокурая. Непокорные пряди вьющихся волос выбивались из-под шапки. На ней было темносинее пальто, в руках — сверток. Девушка обвела наши унылые лица голубыми, как васильки, глазами и проговорила: «Не будем унывать. Здравствуйте!» И села среди нас на пол. Мы молчали. Она еще раз окинула взором камеру и, обращаясь ко мне, сказала:

—           Хотите сладкого? У меня есть варенье и конфеты.

Она подсела ко мне, развернула сверток и начала угощать конфетами. Потом поставила банку с вареньем, положила печенье и говорит:

—           Вот гады, шоколад все-таки забрали. И гармошку губную тоже... Я с ней ходила даже в разведку...

Кто-то сказал:

—           Вряд ли придется здесь играть на гармошке! Они так сыграют на твоей спине, что сразу отобьют охоту к гармошке.

—           У меня? Никогда, никакими средствами! Хныкать меня не заставят! — загорячилась она.

Мы покушали сладкое, затем подошли с девушкой к окну и стали тихо разговаривать». И в данном случае мы с исключительной ясностью видим, сколько выразительных, глубоко человечных деталей — таких, которых не сочинишь, не придумаешь,— художник полными пригоршнями черпает из живой действительности.

Славные дела, совершенные «Молодой гвардией» за пять месяцев ее существования с удивительным присутствием духа, дерзостью и изобретательностью, запечатлены на страницах фадеевского романа не только с большой художественной силой, но и с поразительной точностью, бросающейся в глаза при сопоставлении книги с документами. И флаги были вывешены над городом в двадцатипятилетие Октября, и пленные освобождены из лагеря, и биржа труда сожжена— так или почти так, как это описано у Фадеева. С большим портретным мастерством нарисованы в романе вожаки и участники подпольной организации, их родственники и вообще люди, с которыми им приходилось соприкасаться. Лишь о Жоре Арутюнян-це писатель, работая над романом, не сумел получить необходимых сведений, — поэтому он, едва ли не единственный из героев «Молодой гвардии», со своим прототипом не очень схож.

Но, понятно, жизненная достоверность героев фадеевского романа шире и глубже, чем только документальная достоверность в узком понимании этого слова. Обрисовать духовный мир человека, последовательно передать его переживания, мысли и чувства, пользуясь одними лишь «показаниями очевидцев», письмами и дневниками, — невозможно. Здесь без творческого воображения, без художественного домысла не обойтись. Краснодонцы в изображении Фадеева оттого и предстают перед нами как типические представители передовой части нашей молодежи, с такой непревзойденной самоотверженностью сражавшейся против гитлеровцев во время Отечественной войны, что Фадеев не просто «смонтировал» свой роман из имевшихся у него документов, а как художник проник в глубь души своих героев, раскрыв самое основное, самое сокровенное, что отличает этих юношей и девушек.

Из отступлений от фактических данных, допущенных писателем, отметим одно, имеющее немаловажное значение для понимания стиля романа. Олег Кошевой, Сергей Тюленин, Ульяна Громова, Нина Иванцова были дружны между собой еще задолго до оккупации Краснодона *. В романе, однако, они встречаются друг с другом не в обычных обстоятельствах, не в школе и не в домашней обстановке, как это было на самом деле. Они у Фадеева не просто знакомятся, они находят друг друга в переломные моменты своей жизни. Другими словами, самим фактом своего знакомства они вступают у Фадеева в определенные сюжетные отношения, способствующие прояснению их характеров, двигающие вперед действие.

Вспомним первую встречу Олега Кошевого и Ульяны Громовой, когда во время неудавшейся попытки эвакуироваться Олег, рискуя жизнью, останавливает воз, который понесли обезумевшие кони и с которого не успела соскочить Уля. Эпизод этот, если пользоваться традиционной терминологией, относится к экспозиции романа. Но уже этот эпизод дает представление и об отваге, и о внутренней собранности юноши: остановив коней, «первое, что он сделал, к немалому удивлению Ули, — он большими ладонями аккуратно пригладил свои почти не растрепавшиеся, расчесанные на косой пробор светло-русые волосы». А с какой задушевной грустью звучат слова, которые он со вздохом говорит Уле, Анатолию Попову и Виктору Петрову, как много объясняют они в дальнейших его поступках: «Да, сколько мы в школе сочинений написали о той войне, мечтали, завидовали отцам нашим, — и вот она пришла, война, к нам, будто нарочно, чтобы узнать, каковы мы, а мы уезжаем...»

С Сергеем Тюлениным в романе Олега сводит Валя Борц. Короткий разговор между ними, сразу удостоверившимися, что они могут «душою положиться» друг на друга, играет чрезвычайно важную сюжетную роль. Он обнаруживает и орлиное сердце Сережки Тюленина и организационный талант Олега Кошевого, не меньше Тюленина рвущегося к борьбе, но еще лучше его понимающего, что в одиночку многого не сделаешь, и чувство реальности, свойственное обоим комсомольцам. С этого разговора, впечатляюще переданного писателем, начинается, по существу, памятная история краснодонского молодежного подполья.

В «Молодой гвардии» ощущается влюбленность Фадеева в своих юных героев. Он судит о них как проницательный психолог, и порой у него проступает добродушная усмешка взрослого, опытного человека, досконально разбирающегося во всем, что творится в душе подростка. Но он далек от того, чтобы иронизировать по поводу увлечений и порывов юности. Напротив, он показывает огромную ценность, большое положительное значение их юношеских мечтаний, их романтической жажды активного действия. Эта писательская влюбленность в своих героев определила во многом художественный успех романа, помогла превратить благородные человеческие прообразы в запоминающиеся типические образы, зажившие ныне второй жизнью в сознании и памяти миллионов людей.

Недавно (уже после смерти автора) возникли споры относительно сравнительных достоинств и недостатков первой и второй редакции «Молодой гвардии». Разумеется, по этому поводу возможны различные мнения1. Что касается пишущего эти строки, то, как ему кажется, исправления, внесенные Фадеевым в роман после критики его в печати, в большинстве своем оправданны и целесообразны. В первой редакции романа, увлекшись фигурами молодогвардейцев, писатель не выявил по-настоящему, недооценил тех, кто вырастил и направлял всю деятельность юных патриотов. И тут не в том суть, что, когда Фадеев писал свою книгу, строго законспирированная работа Лютикова и Баранова еще не была известна. Главное — в известной односторонности, проявленной писателем в первом варианте романа, из-за чего он и не смог дать действительно полной картины борьбы советского народа против фашистских захватчиков в период временной оккупации наших земель врагом. Во втором варианте романа писатель сумел удачно восполнить пробелы и исправить ошибки, имевшиеся в его книге. Идейно-эстетическая концепция произведения стала более правильной, отвечающей глубоко партийно понятой правде жизни, — это и подняло роман на новую высоту.

Недостатки первого варианта «Молодой гвардии», книги, написанной талантливым мастером русской советской прозы, еще раз убеждают нас в том, что художественная задача писателя не решается лишь выбором прототипа, хотя бы и заслуживающего самого пристального внимания. Нужно через этого прототипа видеть действительность во всей ее неоглядной широте, во всех ее связях и опосредствованиях, с вершины ведущих идей нашей социалистической эпохи, идей великого учения марксизма-ленинизма. Короче говоря, нужно видеть ее по-горьковски.

* * *

Творческий процесс в литературе сложен и многообразен, и, безусловно, путь создания художественных типов, очерченный в этой статье, не является единственно возможным. Нередко один и тот же писатель пользуется самыми различными приемами, стремясь воплотить в художественном образе свое видение и понимание мира. Только схоласты и догматики могут пытаться регламентировать, как именно следует лепить из жизненного материала художественные типы. Вместе с тем конкретное изучение реальных фактов писательского труда представляет несомненный и теоретический и практический интерес. Необходимо помнить при этом, что в определенных обстоятельствах, в зависимости от общественных условий, те или иные формы литературной работы приобретают особо выдающееся значение.

В день открытия Второго Всесоюзного съезда писателей «Правда» писала в передовой статье:

«Из самой жизни черпают наши писатели образы людей, которые достойны стать примером и предметом подражания для миллионов, особенно для молодежи. Так возникает замечательный процесс создания типического образа, взятого художником из жизни и возвращающегося в жизнь в качестве могучей воздействующей силы».

В этих словах отмечена существенная черта нашей советской художественной литературы. Отсюда и актуальность вопроса о соотношении прототипа и типа.

1954-1956