Спор о светелке

После одной, впрочем, давней публикации ко мне пришел молодой человек. Он работал далеко на Севере, в Москве оказался проездом. Попросил познакомиться с его делом в Верховном суде республики.

— Решения всех судов против меня отменили, — сказал он, — но, может быть, эта история вас заинтересует. Уж очень похожая ситуация...

—           Если похожая, стоит ли...

—           Тогда извините, — как-то безразлично отнесся северянин к моему явному нежеланию выполнить его просьбу, — я ведь к тому, что коль похожая, значит, другой кто-то, как я, мыкается. Извините...

Он ушел. Я записал его фамилию, пожалуй что, машинально. Но он и телефон все же оставил — «через них со мной легко связаться». А последние слова: «Дело выиграл — брата потерял» заинтриговали меня.

Я решил-таки заглянуть в судебные документы. Дело, как и полагается, было пронумеровано, проштемпелевано и называлось «По иску Чувили-на В. И. к Чувилину В. И.». В первый момент это показалось странным: сам к себе что ли иск предъявлял? Оказалось, Василий судился с Вячеславом. Для себя я назвал эти два тома «Делом о светелке».

Обычно гражданские дела не очень приковывают внимание журналистов, разве что одно время всех разводы интересовали — теперь к этому привыкли. А так — житейская рутина. Однако если вникнуть в гражданский спор, то обязательно найдешь за ним кипение страстей человеческих. Часто — страстишек, но по градусам накала они порой дадут фору уголовной драме.

Спор Чувилиных поначалу привлекал лишь тем, что судились два родных брата. Василию, моему посетителю, скоро должно было исполниться тридцать, Вячеслав на два года моложе. Так случилось, что лет пятнадцать назад в авиакатастрофе погибли сразу оба родителя мальчишек. Взял их к себе дед Афанасий Иванович, который жил в деревне с поэтическим названием «Березки». Деревенька была удивительно живописной, вразброс раскинувшей дома вдоль заросшей, а когда-то полноводной речушки. Дом же Афанасия Ивановича, сотворенный его руками, был и того удивительней — ладный пятистенок с мансардой, как значилось в документах, он стоял... на курьих ножках в прямом смысле слова: так искусно дед приделал к четырем углам срубленные топором метровых размеров птичьи лапы. Мансарду же украшало сооружение, напоминавшее петушиный гребень. Подробности эти я сообщаю потому, что и они будут иметь значение в «системе доказательств» одной стороны.

К тому времени, когда дед взял к себе внуков, от Березок не осталось и названия: в один прекрасный день пришли строители, зарычали трактора и бульдозеры, а лет через пять Березки стали бесперспективной частью шумного, многолюдного поселка Березовый, что рожден был выстроенным здесь же заводом железобетонных изделий. Продукция его была унифицированной, из нее складывали еще более однообразные строения для жилья. «Их и домами-то не назовешь», говорил, как мне сообщили, старый плотник Афанасий Иванович. Тем более его чудо-домик и еще с десяток оставшихся от бывшей деревеньки вызывали восхищение.

Две комнаты в московской коммуналке, где некогда жил дедов сын с внуками и их матерью, Афанасий Иванович сдал в райсовет, подростков со всем скарбом перевез в Березки и стал им единственным близким человеком. Сам дед — мужик крепкий, собою видный, не женился: умел сам себя, а потом и мальчишек обихаживать, а новая любовь не пришла в сердце.

Ваське и Славке вольно жилось у прикипевшего всей душой к внукам Афанасия Ивановича. Дед любил равно обоих, но больше жалел Славика — у того после детской травмы одна нога была чуть короче другой, чуток какой-то, а всю внешность хромота портила. И не только внешность: не очень добрым к людям, по мнению деда, был младшенький, да и скуповат. Впрочем, старший тоже этим отличался: своего не упустит. Потому, видно, и выбрал себе денежную профессию, да и место работы — выучился на монтажника и в двадцать два после армии уехал на Север. Огорчил деда и отъезд Васьки, и прощальные слова — «длинный рубль не такая уж плохая штука». «Это так, — сказал, обнимая внука, Афанасий Иванович, — был бы честным».

На Севере, по всему, Василий Чувилин работал честно. И зарабатывал хорошо, даже очень, и человеком себя зарекомендовал: избрали депутатом тамошнего местного Совета, посылали с делегацией в Бельгию. Женился Васька там же, привез молодую уже с сыном и бабушкой, своей тещей Марианной Петровной. Дед подивился имени бывшей доярки. Но сватья понравилась: полная, даже тучная, она имела легкий характер, а главное — была работяща. На Север приехала нянчить внука со Ставрополыцины, где свой дом продала. Все бы хорошо, но в летние северные месяцы душила ее то ли астма, то ли какая еще хворь — она это и в южных краях чувствовала. А в пахучем деревянном дедовом чудо-домике теща просто оживала: подоткнет юбку, вымоет добела полы, набросает сосновых лап и сидит улыбается — «дышу, понимаешь, Афанасий, дышу».

Так обстояло со старшим из братьев. В младшем, Славике, дед тоже подмечал скупость. Но он различал: «Васька скупой, Славка — жадный». В чем это различие проявлялось, одному деду было ведомо. Младший Чувилин по своему недостатку в войсках не служил. В институт поступал, но не поступил, вернулся в Березовый и пристроился в плановый отдел завода кем-то, а главное дело видел в переплетных работах — овладел хорошо этим ремеслом. Дед соорудил ему верстак на загляденье, хоть сейчас в музей. Завязал Слава среди книжников в Москве знакомства и, поскольку оказался у него к этому делу талант, имел от заказов хорошие деньги. «Жить бы да жить, жениться бы, любая пойдет, хоть и нога неладная, — думал дед, — девушку хорошую найти, внуков народить; так нет, все копит и копит». Женился Вячеслав на вдовой, старше себя и такой же скупой — стали вместе копить, но ничего, к удивлению Афанасия Ивановича, не покупали — уж и машину могли бы, так даже обновой не радовали себя. Нет, не получилась душевность с младшей невесткой; впрочем и старшую дед не жаловал. Вот Васильева теща — та ему очень по нраву пришлась...

Умер дед внезапно. Тесал бревно, венец у курьей лапы хотел сменить. Разогнулся, отложил топор, вытер пот со лба — и рухнул.

— Легко жил, легко и помер, — говорили на поминках: хоронить деда Чувилина пришли не только бывшие Березки, но едва ли не весь поселок Березовый — никто не знал, почему именно, но законником звали и очень уважали Афанасия Ивановича люди...

Обо всем здесь рассказанном я узнал от соседей, знакомых и вовсе не знакомых Афанасию Ивановичу. Ну, а дальнейшие события зафиксированы в двух томах «дела о светелке»...

Дед никакого завещания не оставил — и не думал об этом, как не думает большинство советских людей, полагая, что это предрассудки и вообще пережитки проклятого прошлого — привести свои дела в порядок перед неизбежным. В большинстве случаев все и обходится — ну какие у нас наследства! А на поверку-то часто оказывается, кое-что и есть. Пусть не ахти что, но благосостояние все же растет неуклонно, и дачи, машины, разные антикварные и ювелирные ценности скапливаются, растут в цене коллекции. При нынешних бесконечных браках-разводах родственные отношения переплетаются, запутываются. Кто ушёл — тому без надобности, а оставшиеся порой вступают в сложные тяжбы. Бывают скорее склочные, чем имущественные, споры, но и по-иному случается: сколько подобранных библиотек, собраний уникумов, иных коллекций пошло вразброд из-за отсутствия ясно выраженной воли покойного в завещании. Нет, уверен, ничего предосудительного в том, чтобы привести дела свои в порядок, нет. Скорее, наоборот...

В семье Чувилиных наоборот и получилось. Когда Василий приехал на похороны, казалось, конфликтом и не пахнет.

Из протокола судебного заседания: «Я не поднимал вопрос о разделе дома потому, что был уверен в своем праве, других ведь наследников, кроме нас с Вячеславом, не было. Я сказал «мне ничего не надо, кроме светелки, да и то на лето, чтобы теща с моими детьми жили». Брат промолчал, и я счел, что он согласен, вопрос решен».

Летом же, когда Марианна Петровна приехала с двумя мальчиками, предварительно уведомив телеграммой, их даже на порог не пустили. В мансарде Вячеслав устроил переплетную мастерскую, в двух нижних горницах кроме жены жили две ее достаточно взрослые дочери от первого брака. Прописаны они здесь не были, у них в Москве квартира, а дом Афанасия Ивановича стал удобной дачей: далековато, верно, для каждодневной езды, но для летнего отдыха очень удобно.

Марианна с внуками переночевала в местной гостинице, и так как была совершенно посторонним юридически человеком для Вячеслава, отбила назавтра телеграмму зятю и взяла билеты до Надыма. Василий был возмущен. Работы на стройке были в самом разгаре, но он выпросил отпуск на неделю, надеясь все быстренько с братом наладить — был уверен, что это какое-то недоразумение: не может Славка, с которым вырос вместе, горе неизбывное разделил, деда любимого похоронил, так поступить. Знал, что все же поступил именно так — а не верил. Сам был себе на уме, знал за братом слабину — жадность к деньгам. Но ведь в своем он праве, мог бы, если бы хотел, вообще полдома отсудить — так он считал.

Свидание братьев было поначалу холодным. Ночевать Василия, конечно, пустили. В первый вечер старший решил сам разговора не начинать — должен же Славка объяснить свой дикий поступок. Тот молчал. И жена его зло молчала, накрывая на стол: однако все путем сделала, как исправная хозяйка.

Утром гость сказал:

—           Что ж, брат, ты так с племянниками своими обошелся? На порог не пустил. Не по-родственному.

—           Меня как раз не было. А Лида... она ж дому не хозяйка.

—           Но племяши-то твои через меня хозяева! Ты что ж... и меня посторонним считаешь?

Спор о светелке

—           Почему посторонним? Но по закону-то если... Ты ж где-то у себя прописан... а я здесь. Для тебя дача, для меня — квартира. Мы к тебе если приедем, что, комнату отведешь?

—           А ты попробуй...

—           Так говоришь, потому что уверен: не приедем.

—           Но по закону я наследник...

—           А может, я дедов дом хочу государству передать... Поселку нашему. Для музея. Он же и сам домик на курьих лапках готовый экспонат. Или под детский сад. А мне квартиру дадут.

—           Подожди, Слава, задумал передать или уже оформляешь? А как же я?

—           Задумал или нет — другой вопрос. Могу я на лето свою мастерскую из светелки убрать. Но твои пусть как жильцы приезжают, как дачники...

—           И еще деньги платят?

—           А как же? У меня сто десять, у Лиды столько же, а у нее девки не работают еще, хоть на выданье. Вы там у себя мешками гребете...

—           Ну, брат, — Василий задохнулся от возмущения, — это знаешь как называется?

Из протокола судебного заседания: «...и я хочу, чтобы все по закону. Но войдите в мое положение, уважаемые товарищи судьи, дедов дом для меня не наследство, а единственное жилье...» Вопрос: Но вы же хотите передать его музею, как сказано в вашем заявлении? — «Конечно, этого общественность желает, я ради общей пользы. Но как же мне музею передать полдома или дом без мансарды? Мне сначала надо от незаконных и корыстных притязаний истца отбиться...» — «Почему вы считаете корыстными притязания брата?» — «Да он тут же свою половину продаст, я-то знаю, он проговорился». Вопрос к истцу: Это так? — «Что вы, граждане судьи, да откуда это... Наоборот, ответчик вас в заблуждение вводит — то он дом под музей, то под детсад...» — «О детсаде я не говорил, это выдумка».

Суд тогда не вынес решения. Дело слушанием отложили до выяснения некоторых обстоятельств — на этом настаивал ответчик, хотевший представить суду некоторые документы. Просьбу уважили, поскольку об уникальной красоте спорного дома были наслышаны, а может быть, и видели его. Василий особенно не возражал, но сказал, что сам вряд ли приедет на суд, выдаст доверенность...

События, однако, начали разворачиваться так, что северный брат хотел все бросить и не вспоминать о дедовом чудо-домике.

В судебном деле я наткнулся на странный для такого рода папок документ, впрочем, официально приобщенный: номер стенгазеты «Высотник», издававшейся в том северном СМУ, где работал Василий. В ней была коротенькая заметка под заглавием «И это передовик!» Написано довольно коряво, но резко. В ней говорилось, что, как стало известно общественности, передовой монтажник, депутат, недавно награжденный медалью «За трудовую доблесть», Василий Чувилин затеял постыдную тяжбу с братом-калекой, грозя вышвырнуть последнего из развалюхи, наследником которой претендует быть. Корыстные замашки, как было написано, и раньше замечались за монтажником Чувилиным, он всегда отказывается от лотбилетов, насмехаясь над важным госмероприятием словами: «я в азартные игры не играю», и вообще общественной работы сторонится. Подписана заметка была Н. Зорким. «Очевидно, — подумал я, — псевдонимом». Странно было то, каким образом стенгазета попала в дело — не сам же Василий ее представил.

Как вы помните, читатель, дело слушанием отложили. Второй том был посвящен новому судебному разбирательству. Сам старший Чувилин на заседании не был, по доверенности в качестве истца выступала Марианна Петровна, теща. Во втором томе я обнаружил несколько писем в адрес народного суда от титулованных деятелей культуры: двух писателей, доктора наук — искусствоведа, заслуженного учителя РСФСР, работника музея. Содержание их было примерно одинаковым: суд рассматривает тяжбу двух братьев из-за дома. «Я не берусь судить о правовой стороне дела, но убежден, что дом Чувилина в поселке Березовом должен быть сохранен как творение мастера-умельца из тех, чей талант рожден народом. Если же он будет поделен, наводнен дачниками, то мы рискуем потерять, в сущности, памятник народного творчества, достойный быть взятым под охрану».

Что же, сейчас мы особенно трепетно относимся к старине. И меня не удивило, что деятели культуры, знакомые с домом на курьих ножках хотя бы лишь по фотографиям, возвысили, так сказать, свой голос. Удивило, что деятели культуры, даже два писателя, «возвышают голос» одними и теми же словами.

Из протокола судебного заседания. «Я никаких прав на дом не имею, выступаю по доверенности... Но вот относительно писем... Знаю, что их Славик с женой сочинили, а подписали их те, кому он книги переплетает... Слышал Василий такой разговор — ему брат прямо намекнул, да только Вася сразу не понял... А со стенгазетой как же, граждане судьи? Заметку-то Лида, жена Славика, составила насчет Васиной корысти. Она тут у себя в профкоме состоит и к нам в СМУ в профком написала Никишиной. У нас после этой газеты какой шум был, перед Васей же извинялись на собрании, в другой газете его оправдали, а Никишину вывели... Она мстила Васе, потому что он ее «липовой женщиной» назвал — она показатели преувеличивала, а Вася разоблачил себе даже во вред. Она — Ирка, а ее так и стали Липой звать, даже Олимпиадой Николаевной вместо Ирины Николаевны... У нас же все это знают, вы поинтересуйтесь, товарищи судьи. А еще скажу...» — «Истица, речь идет не о профкоме СМУ, не о приписках, мы рассматриваем иск вашего зятя, говорите только по существу дела». — «А я разве не по существу...»

Ну — детектив! Вот тебе и скучное гражданское дело о введении в наследство.

Что же еще таят эти два тома? Вот копии писем Вячеслава Чувилина в исполком поселкового Совета, в рай- и облисполкомы: он просит взять «Дом Чувилина» для устройства музея народных ремесел, а взамен предоставить ему трехкомнатную квартиру. К письму приложены уже известные послания деятелей культуры. Правда, ответа от исполкомов в деле я не нашел...

Не подумайте, что я хоть в какой-то мере ставлю под сомнение честность и порядочность людей, подписавших письма в защиту дома. Дом поистине сказочный. Некоторые авторы писем его видели, если сами привозили книги в переплет Вячеславу. Но все же мы ведем речь не о творении мастера, а о тяжбе двух братьев. Василий просил лишь светелку на лето для тещи с детьми. Однако в исковом заявлении указал о «принадлежащей ему по праву наследования половине дома».

Суд это его право признал. Но... учитывая все обстоятельства, желание ответчика передать дом «уникального характера» под музей, «ходатайства общественности», а также то обстоятельство, что «истец имеет постоянное благоустроенное жилье и в поселке Березовый постоянно не проживает... дом оставить для проживания семьи Чувилина В. И., а в пользу Чувилина В. И. взыскать с ответчика половину оценочной стоимости дома по соглашению сторон».

Вот что рассказали мне два тома «дела о светелке». Был, оказывается, и третий том — надзорное производство...

Но прежде я должен рассказать о своих встречах с участниками этой тяжбы. С Василием я встретился через несколько дней после его визита: он еще не успел уехать из Москвы. Был он так же немногословен, как при первом посещении. Я извинился, что несколько холодно обошелся с ним тогда. Василий пробормотал, что понимает, мало ли кто в редакцию ходит.

—           Все же случай у вас необычный, — сказал я, — а вы — «похожий».

—           Это дедов дом необычный, а сам случай... — он поморщился, словно кислого в рот взял.

—           Но по оценке получилась не очень громадная сумма. Да и не прцзнали дом таким уж уникальным.

—           Куда там, как дрова считали, на кубометры. Это разве справедливо?

—           Возражали бы, добивались...

—           Не до того мне, товарищ журналист, было. Я ведь те деньги, что Славка перевел, не получил — Марианна не велела. Так он, подлец, на меня книжку выписал и эти тысячу восемьсот без меня положил. А?

—           Говорите, не до того было. Что ж у вас там, в Надыме, произошло?

—           А-а... — Василий махнул рукой и снова будто кислое съел.

Кое-как я все же вытянул из него историю его «персонального дела». Оказывается, было и это. Если связно изложить, то получится такое повествование...

Рассказ Василия Чувилина. Дед наш покойный, что воспитал нас с братом, был по специальности плотник, а в душе великий законник. Больше всего любил речи старых адвокатов читать. Когда нашу Конституцию обсуждали, он даже предложение в Верховный Совет писал, но, верно, оно не вошло... И нас он так наставлял: будьте честными в работе и послушными законам, в них — порядок. Обычно и свои плотницкие дела приплетал к этому. Вроде, каждое ремесло свой закон имеет, ну и все такое. Не скажу, чтобы мы очень наставлениям дедовым внимали. Но кое-что, видать, западало. И когда началась кутерьма с домом, я думал, все по правде, то есть по закону, сделают. А Славка вон что нагородил. Его баба, извините, к нам в профком написала. Она по этой линии активистка. Что началось! Липа, эта Ирка Никишина, съесть меня была готова. Как им все объяснить — они ж представили, что я с калекой немощным из-за сараюшки сужусь. Тогда-то и вспомнил деда. Его любимая присказка была: «Ты мне объясни, если я по закону прав, то как могу быть по правде не прав?» Тут вроде бы осеклись, когда я им дедов вопрос кинул. А было это во время обсуждения на профкоме заметки в «Высотнике». Но Липа-Ирка нашлась: «А если ты, к примеру, врешь на каждом шагу, мы тебя критиковать не можем? В законе-то нет про вранье? Я говорю: «И про вранье есть!» «Нет», — отвечает. Но тут наш парторг Иван Никифорович вступился: «Погоди, сказал, Никишина, не наскакивай, парень не простой вопрос поставил, не знаю, в какой уж статье написано, но есть там, что с плеча рубить нельзя, проверить все надо, прежде чем человека виноватить, — точно есть там такое, читал об этом». Тогда и повернулся разговор в мою сторону — заметке опровержение дали, обсуждать меня прекратили. Но я все одно ходил оплеванный. Все же судился с калекой — это факт. «И он вас, мне говорили, не украшает». На всякий случай с доски меня сняли, кто-то слух пустил — из депутатов отзовут...

Все это переложение рассказа Василия Чуви-лина; он же говорил — в час по чайной ложке. Но в этом месте ожил:

—           Вы мне скажите, товарищ журналист, коль я по закону прав, можно меня осуждать?

—           Судить нельзя. А осуждать... видите ли, Василий, это вопрос не простой, — помню, говорил я ему. — Мы часто исходим в своих оценках из того, что мораль и закон едины. В принципе это так, если говорить о целях, об истоках. Но о расхождениях стараемся умалчивать. И зря. Давайте ваш же случай так повернем. Вы судитесь с братом не из-за светелки, не для того, чтобы теще с детьми там летом гостить. Представьте на минуту, что Вячеслав прав: судитесь вы для того, чтобы денежную выгоду получить — и только. По закону вы все равно наследник. Но в моральном плане как будет выглядеть ваша тяжба?

—           Плохо выглядит, — открыто сказал Василий, — вот я и выглядел, как собака побитая. Пока их замысел наружу не выплыл.

Я уже, естественно, знал финал этой истории, когда мне позвонил Вячеслав Чувилин и попросил о встрече. Каким-то образом узнал, что брат его был в газете и, видимо, обеспокоился — как бы «не пропечатали». И хотя дело было уже решено, подготовил свои аргументы. Они пришли с женой, Лидией Никифоровной.

Валентин Распутин точно заметил в своем «Пожаре»: «Чтобы понимать друг друга, много слов не надо. Много надо — чтобы не понимать». Эти мои собеседники были многословны. Лидия больше молчала, но как бы дирижировала словесным потоком. Все нюансы разговора передать невозможно, поэтому изложу суть.

Беседа с Вячеславом Чувилиным:

—           Вам, надо полагать, с три короба на меня наговорил братец. Но я действовал по требованию общественности. От закона ни в чем не отступал. И протест прокурора считаю совершенно неправильным, и суд не учел всех обстоятельств. Нельзя же с плеча рубить. В жизни не делится все на белое и черное. Вы об этом в газетах сами пишете. Я ведь вправду хотел дом под музей отдать, мне это солидные люди советовали.

—           Простите, когда вы обосновывали встречный иск, то о музее говорили, как о деле решенном. А в исполком заявление даже не посылали...

—           Вот и вы: да-да, нет-нет, без полутонов.

—           Ну, а какие тут могут быть полутона? Полуправда?

—           Но я ходил в исполком, а мне сказали, что квартиры все равно у них нет, дом принять на баланс — дело хлопотное.

—           Так ни в район, ни в область не посылали,

Спор о светелке

а копии якобы посланных в суд представили. Это белое? Или черное?

—           Что вы придираетесь, решение суда все равно вошло в законную силу. Василий никуда не жаловался, так зачем прокурору все снова затевать?

—           В протесте об этом и сказано. В тяжбе с братом в качестве аргумента фигурировала передача дома поселку. В суд вы представили копии писем — желаете-де, чтобы в дедовом доме музей был. А письма-то сами никуда же не отсылали. Сами переехали на лето в сарай, а уникальный музейный экспонат, по вашим словам, набили дачниками. Не замечаю я полутонов, Вячеслав.

—           Вы бы поинтересовались моим окладом. Дом-то надо поддерживать — приходится за счет дачников...

—           Так, разве бы брат не помог...

—           Помог, не помог, — вступилась в разговор Лидия, — у нас и так трагедия, соседи раньше нам сочувствовали, тоже в суд за нас писали, а теперь косо смотрят. Так вы еще через газету нас добить хотите?

—           Кто вам сказал, что хочу? Хотел бы — к вам бы приехал, вас выслушал бы...

—           Ах так? Не будет, значит, фельетона? Честно? — Вячеслав, до того очень нервничавший, словно груз с плеч сбросил, но тут же насторожился. — Зачем же тогда Васька в газету приходил?

—           По душам поговорить...

—           Ах так...

И они ушли, очевидно, довольные — разведка боем прошла успешно...

Поскольку я уже знал всю историю, содержание протеста прокурора, а также мотивы отмены судебных решений, вынесенных в пользу Вячеслава Чувилина, знал о неприличной попытке дотянуться даже до далекого Надыма, чтобы опорочить отличного работника, депутата Совета, знал, как происходила оценка дома и сколько при этом было истрачено на угощения, — поскольку знал я все это, то, естественно, младший брат не мог вызывать моих симпатий. Да, ему, собственно, не было никакого дела до чьих-то симпатий: огласки боялся, все же с солидными клиентами дела имеет по переплету книг.

Меня же вот что удивило: Вячеслав очень пространно рассуждал о незыблемости права, о том, что раз суд вынес решение и оно вступило в законную силу, то любая махинация как бы закреплена намертво. Кстати, Вячеслав тоже помянул покойного деда-законника и его наставления. Только смысл он правильным наставлениям придавал извращенный...

Последнего судебного рассмотрения, как я узнал от Василия, не было: братья заявили суду, что кончили тяжбу миром, и настояла на этом Марианна Петровна, толстая и добрая теща старшего Чувилина. Как они поладили, Василий не сообщал — подозреваю, что он отказался от своего права. Но это уже их частное дело...

Я же, кладя на архивную полку записи наших бесед и выписки из томов дела, думал, что не вернусь к этой истории. Но не давала мне покоя эта тяжба. Как-то я наткнулся на французскую пословицу: не надо просить у бога того, что может дать юриспруденция. И вспомнил неведомого мне искусного плотника и умного человека, наставлявшего внуков чтить закон... Он ведь и правда только по тексту сух и официален. А в его статьях и параграфах заключен огромный опыт человечества, содержатся гарантии максимально справедливого решения людских конфликтов. Озлобленные люди, думаю, повторяют неправедную пословицу, сравнивая закон с дышлом. Разные, конечно, случаи бывают. И все же правовые нормы работают ради справедливости. Эти наставления надо бы постоянно помнить.

Увы, очень по-разному были поняты одни и те же наставления.