Бодлер

[...] У него чудесная, просто божественная память; она служит ему моделью. [...]

Бюрти

[...] С трибуны для журналистов или из зала заседаний он с удивительной напряженностью рассматривал этих людей, которые были его политическими врагами, и. вернувшись домой, лепил на них шаржи из глины.

С этих раскрашенных терракот он делал жестокие по сходству портреты в своих композициях 2. [...]

Жоффруа-Дешом

[...] Домье часто пользовался своим интуитивным, но замечательным даром скульптора. В несколько минут он делал из глины фигурки тех персонажей, которые он собирался нарисовать или написать, и быстрым нажимом большого пальца подчеркивал их характерные черты. Когда его маленькие манекены были готовы, он брал карандаш или кисть и ставил свой мольберт перед этими глиняными моделями, в которых он дал живое изображение «с натуры».

Таким же методом пользовался Домье для своего знаменитого листа «Законодательное чрево». Еще сейчас можно увидеть у наследников Шарля Филипона эти маленькие бюсты из глины (к сожалению, они разрушаются от времени), которые Домье вылепил, выйдя из палаты депутатов. [...]

—           Мой дорогой Жоффруа, я не знаю, как выглядят утки. Мне это нужно для моей литографии. Покажи мне уток.

—           Это не трудно, пойдем на ручеек.

Ручеек был в конце сада скульптора. В зеленой воде плескались утки. Стоя на маленьком мостике, Домье долго разглядывал переливчатое оперение, округлые головы, квадратные клювы.

—           Ну, — сказал Жоффруа-Дешом, — дать тебе бумагу, карандаш? Ты сделаешь набросок.

Но Домье, улыбаясь, покачал головой:

—           Спасибо, Жоффруа, ты знаешь, я не умею рисовать с натуры. Насмотревшись на уток, Домье вернулся в свою мастерскую. На

следующей неделе «Шаривари» опубликовал рисунок уток, поразительный по своей точности и подписанный 0. Домье. [...]

[...] Он всегда рисовал обломками старых (литографских) карандашей... И чаще всего пользовался кусочками, которые даже нельзя было наточить, и нужно было приноравливаться, чтобы найти грань, которая была бы послушна любому капризу быстрой руки: эта грань давала штрих более разнообразный и более выразительный, чем глупое идеально заточенное перочинным ножом острие, которое ломается и крошится в горячке работы. Я сказал бы, что этой привычке употреблять обломки, огрызки, кусочки карандашей, просивших пощады и не получавших ее, Домье обязан в какой-то степени широте и смелости своего рисунка, где живой и жирный контур так же насыщен, как и тени и штриховка, если бы не знал, что такие большие достижения не объясняются такими незначительными причинами. [...

Александр Арсен

[...] Домье брался за карандаш, только заранее все обдумав, зная, что ему надо сказать и как это сказать. Тогда, владея сюжетом и чувствуя уверенность в себе, он начинал рисовать и работал легко, бы стро и свободно. Друзья, которые заходили к нему в гости, обычнс заставали его за работой, и он заканчивал ее при них. Сделав рису нок, довольный, художник радостно восклицал: «Ну, а теперь давайт< выкурим по трубочке и повеселимся хорошенько». [...]

Жоффруа-Дешом в Вальмондуа играл в шары со своими детьми и сыном Добиньи.

Вдруг появляется, весь красный, «папаша Домье».

Портреты политических деятелей

[...] Люди, которых Домье изображал в таком карикатурном виде не были так любезны, чтобы приходить к нему позировать в дом: они позировали ему помимо своей воли. Он начинал с того, что лепил и глины необыкновенно похожие и остроумные фигурки. Эти осязаемые образы оживали под взглядом художника. То была сама жизнь или что-то очень близкое к ней. Они помогали ему вспомнить манеру держаться, выражение лица и самые незаметные особенности, свойственные его оригиналам. В его литографиях появлялась игра света и тени, типичная для рисунка, сделанного со скульптуры. Его литографии отличались не только рельефностью изображения — сама по себе она еще не создает великого произведения — в них чувствовалось движение и своеобразный колорит. У Домье литография и скульптура не были простым повторением друг друга: они были как бы сестрами-близнецами. [...]

Как он работал

[...] Несмотря на большое число заказов, Домье выполнял каждую работу очень добросовестно.

Его живые и смелые наброски самых разнообразных сюжетов сделаны как будто очень легко и быстро. На самом деле они плод долгой и терпеливой работы. В подлинном искусстве все трудности работы скрываются под покровом естественности и легкости. Можно даже сказать, что предельная простота достигается только предельно упорным трудом.

Об упорстве, с которым Домье добивался цели, можно судить по литографским камням, над которыми он работал. Камни становились ровными от бесконечных штрихов вновь и вновь стираемого угля. Потом в этой путанице пересекающихся контурных линий он с удивительной уверенностью находил тот единственный верный контур, который передавал задуманный образ. Таким образом в каждой композиции он постепенно добивался совершенной формы; но ею деятельный ум находил удовлетворение только в работе над несколькими рисунками одновременно. Многие художники, его современники, помнят круглый стол, на котором помещались восемь или десять начатых камней. Он ходил вокруг стола, от одного камня к другому, стирая и прибавляя, то усиливая остроту рисунка, то изменяя выражение какого-нибудь лица. Рисунок определялся и постепенно приобретал ту степень четкости и ту силу, которую мы видим даже в самых незначительных вещах Домье.

Как он мог совмещать такую тщательность работы с такой удивительной плодовитостью? Объяснение очень просто: он был трудолюбив. Не раз случалось, что все восемь начатых камней заканчивались I одну ночь, а днем он работал над картинами и акварелями. Свои [осуги он проводил в веселой беседе со своими друзьями художниками, в прогулках по Парижу или в семейных экскурсиях в деревцо. [...]

Рисунки 1834 года

[...] Почти все рисунки, опубликованные в 1834 году, примечательны какой-нибудь характерной особенностью, интересным, сильным ракурсом. Выполнение стало более свободным, более стремительным. Рисунок постепенно теряет свой скульптурный характер и становится мягче и динамичнее. Эта кажущаяся легкость — результат долгого и упорного труда, эти смелые приемы может позволить себе только художник, знающий, чего он добивается и к какой цели он идет. Теперь, чтобы подчеркнуть какую-нибудь фигуру, его карандаш уже не моделирует объем мягкими тенями, а очерчивает его линией, тонкой, острой, словно проведенной резцом. Соединение растушевки и точного штриха, который подчеркивает ее и определяет контур, встречается у Домье все чаще и придает его работам их характерное своеобразие.

На литографском камне, покрытом ровным тонким слоем серой краски, художник набрасывал рисунок фигур двумя разными линиями: с освещенной стороны он процарапывал краску иглой и получал белый контур; с теневой стороны он наносил темным цветом непрерывную широкую линию. Так получался выразительный рельеф. [...]

[...] «Подписи под рисунком, — говорил Домье своим друзьям, — совершенно не нужны. Если рисунок вам ничего не говорит, значит, он плох. От подписи он лучше не станет. Если он хорош, то вы его-поймете и так; зачем же тогда подпись?» [...]