Дочки Арбата

По времени это юридическое действие заняло от силы две-три минуты. Пленум Верховного Суда СССР рассмотрел протест председателя этого суда по одному давнему уголовному делу — относящемуся еще к 1938 году.

Перед тем, кстати, члены Верховного Суда едва ли не час обсуждали такой казус. В некоем хозяйстве пропала автомашина. Два командира производства с помощью лихого шофера угнали примерно такую же с другого предприятия, что и было расценено как хищение. Однако в протесте Генерального прокурора ставился вопрос: а хищение ли это, поскольку никто лично в свой карман ничего не положил? Или же это надо квалифицировать как угон автомашины? Спорили долго, мнения разделились, и пришлось подсчитывать голоса. Да еще собирались отложить дело. Оно ведь с правовой точки зрения действительно очень серьезно: как квалифицировать в судебной практике такого рода дела? От этого зависит наказание преступника.

А после этого... Председатель Судебной коллегии по уголовным делам Верховного Суда СССР доложил короткое дело.

Все будто притихли и тут же подняли руки: протест Председателя Верховного Суда СССР удовлетворен единогласно.

Протест этот — по делу Елены Рухимович, Тамары Медведевой, Нины Оппоковой-Ломовой, Татьяны Смилги-Полуян, Натальи Крестинской. Все пятеро были осуждены 17 ноября 1939 года Особым совещанием при НКВД СССР по ст. 58 УК РСФСР. За контрреволюционную деятельность. За создание антисоветской группы.

Я услышал, что будут пересматривать дело «детей Арбата», когда еще Пленум не собрался. Потом увидел эту строку в списке протестов, подлежащих рассмотрению. Наконец, перед глазами прошла реабилитация без всякого обсуждения: каждый член Верховного Суда имел перед собой документы и, собственно, обсуждать было действительно нечего. Тем более что так называемые «спецдела» рассматриваются практически на каждом Пленуме и проходят так же кратко — ко всегдашнему моему разочарованию. Подготовительная исследовательская работа проходит до этого момента, предмета юридического спора, как правило, нет, говорить же лишь для разговоров — не в правилах высшего судебного органа...

Тогда этим пятерым девушкам было по 19—20 лет. Елена Рухимович училась в институте цветных металлов, Тамара Медведева — в музыкальном училище, Наташа Крестинская — в медицинском, Нина Оппокова-Ломова и Татьяна Смилга-Полуян — в институте иностранных языков. Их отцы были видными, некоторые известными стране и партии революционерами, сподвижниками Ленина, занимали крупные посты в нашем государстве — наркомовского уровня. И «вдруг»... Нет, не вдруг, понятно, стали брать уже давно. Но для девушек именно «вдруг» их отцов арестовали. А вслед за тем — также и матерей, вне зависимости от занимаемой должности, хотя бы и домохозяек.

Свалившаяся беда ошеломила. Растерянные девочки сделали единственно возможное и естественное в их положении: собрались вместе поплакать и погадать о судьбе родителей. И этого оказалось достаточно, чтобы возникло «дело», а в нем до всяких допросов и расследований утверждение: «Входили в состав группы из детей репрессированных, выражали недовольство по поводу ареста отцов, критиковали решения партии и правительства».

Появился и первый документ, озаглавленный «Постановление». «1939 года, июня 10-го дня, я помоперуполномоченного, сержант органов госбезопасности Макеев, рассмотрев... Нашел. Медведева Т. враждебно настроена против руководителей ВКП(б) и Советского правительства, является активной участницей контрреволюционной группы, состоящей из детей лиц, репрессированных НКВД».

В качестве доказательства приводится свидетельство самой Тамары. На «контрреволюционном сборище» она сказала, как зафиксировано в протоколе первого допроса: «Дела наши неважны, но надо надеяться, что как-нибудь наладятся. Вместе нам легче. Мы все-таки друг другу помогаем». Впрочем, одна из «участниц группы» дала бериевскому сержанту веский повод для обвинения в контрреволюционном заговоре. Она сказала: «Уверяю, что все недовольны тем, что творится. Откинем наш личный вопрос (родители). Что ж тогда? Все, что сделал Ленин, — все перевернули?»

Они были не так уж наивны, эти дочки Арбата. Они понимали, что происходит. Тем более стали все понимать, когда начались их допросы.

Листаю эти документы полувековой давности. С чувством... любопытства? сочувствия? волнения? страха? Не знаю даже с каким чувством. Никакие эпитеты не подходят. Просто воображение рождает картины: юные девушки перед сержантами и лейтенантами. Например, Тамара Медведева, которая, как значится в бумагах, «враждебно настроена против ЦК ВКП(б) и Советского правительства».

—           Антисоветских разговоров у нас не было. Нина Ломова говорила, что у ее мамы нет вины, зашла к Тане Смилге: она об отце беспокоится, — говорила следователю Тамара.

—           Где еще собирались?

—           У Тани Мануильской. Но я ни в чем не виновата. И никто из нас...

—           Напоминаю: следствие располагает данными, что вы участвовали в антисоветских сборищах.

Дочки Арбата

—           Я никогда не слышала антисоветских разговоров.

И новое постановление: «Содержать во внутренней тюрьме НКВД». «Утверждаю. Кобулов».

Листаю аккуратно исполненные документы. Допрос начат в 21 час., закончен в 23 ч. 30 мин. Допрос начат... допрос закончен...

Постановление следователя лейтенанта Якушина: «Медведева изобличается как участница контрреволюционной группы молодежи...» «Ломову, как озлобленно настроенную против Советской власти, арестовать».

Испрашивается разрешение на продление срока содержания под стражей «для производства дополнительных следственных действий». И вот результат этих дополнительных действий.

«Признаю, что участвовала в сборищах детей репрессированных НКВД, заведомо зная об антисоветских настроениях, рассказывала антисоветские анекдоты против вождя».

А вот зафиксированный в протоколах крестный путь Татьяны Смилги-Полуян: показания, приведенные ниже, давались с промежутками в два-три дня:

—           Да, однажды идя из школы после ареста матери, Лена сказала, что не уверена, что мать действительно виновата, сказала еще, что давай соберемся и почитаем Ленина.

—           Я признаю, что вела разговоры антисоветского характера, я понимаю теперь, что эти разговоры характеризуют меня как антисоветского человека.

—           Основной причиной того, что я враждебно отношусь к Советской власти, является прямое влияние моих родителей.

Так их ломали, этих девочек, выросших в светлые идеалы, воспитанных на примерах своих отцов. Их ломали. Но они все же не ломались. Та же Татьяна Смилга говорила следователю НКВД, как это и зафиксировано в протоколе: — Разве это не унизительно, когда твердо знаешь, что ни в чем не виноват, что ты такой же гражданин, что Сталин сказал «сын за отца не отвечает» и все же меня изживают из жизни.

Да, четверо из пяти «признались». Наташа Крестинская до конца отрицала вину. Впрочем, конвейер работал так, что это не имело никакого практического значения. Можно лишь гадать, что она, да и все они, претерпели во время «дополнительных следственных действий», на что регулярно в соответствии с процессуальным законом испрашивались и получались разрешения на продление сроков содержания в тюрьме.

Они были мужественны, эти девушки, дочери большевиков, и не потеряли своего достоинства. И это зафиксировала бюрократическая канцелярщина тогдашнего производства. «Оппокова-Ломо-ва, — сказано в обвинительном заключении, — будучи завербована органами НКВД для освещения действий группы молодежи, работать отказалась и расконспирировала себя». Эти слова подчеркнул красный карандаш. «Завербованная Смилга-Полу-ян отказалась работать». Хороши же были вербовщики — гнали «липу» своему начальству для отчета. Ничего себе «осведомители», которые открыто отказываются от постыдной роли и даже «раскон-спирируются»! Нет, не сумели сержанты и лейтенанты тогдашнего НКВД ни сломить, ни растлить души девушек.

А дальше материалы были направлены в Особое совещание. К ним заранее приложены справки санчасти, в сущности, предопределившие судьбу до приговора — на каждую одинаковые: «Годна к тяжелым работам».

Ни протокола судебного заседания, ни приговора Особого совещания я в «деле» не увидел. Вместо этого на четвертушках бумажного листа коротко записано, кому что: Елене Рухимович, Татьяне Медведевой, Наталье Крестинской — ссылка в отдаленные края Казахстана; Нине Оппоковой-Ломовой и Татьяне Смилге-Полуян — лагеря...

А в 1949 году новые ссылки, новые, казавшиеся беспросветными, мытарства женщин, которые за десять лет до того, в 1939 году, были ошеломлены арестом родителей и сделали единственное, что так естественно в их положении: собрались поплакать о судьбе родителей и подумать о своей судьбе. Им мстили беспощадно. А за что?

24 декабря 1987 года Пленум Верховного Суда реабилитировал всех этих женщин — «за отсутствием состава преступления». К счастью, Елена Моисеевна Рухимович, Тамара Алексеевна Медведева, Нина Георгиевна Ломова, Татьяна Ивановна Смилга, Наталья Николаевна Крестинская дождались своей реабилитации и прочитали об этом в газете...

Почему, неизбежно возникает вопрос, только сейчас последовала реабилитация? Вообще-то здесь есть некоторая неточность: все пятеро были реабилитированы еще в 1955 году с формулировкой «за недоказанностью вины». Юридически это означает полную реабилитацию, абсолютную невиновность. Но, во-первых, в глазах людей есть некий модальный оттенок: «возможно, что-то и было, но только не доказано». А во-вторых, само правосудие требует предельно точных формулировок. Поэтому Председатель Верховного Суда СССР счел необходимым внести протест и еще раз пересмотреть дела в пользу невинно осужденных в 1939 году.

А так они, эти женщины, вернулись на «свой Арбат, в свое отечество» еще тогда в 1955-м. Если быть точным, то не все из них жили в районе Арбата. Однако с некоторых пор, с песни Булата Окуджавы, а может быть и раньше, «Арбат» перестал быть лишь названием улицы. С выходом в свет «Детей Арбата» эта его ипостась во сто крат расширилась.

Арбат стал как бы некоей моральной категорией. В этом слове воплощена, я бы сказал, известная незастегнутая интеллигентность, старомосковский шарм, замешенный на былом вольтерьянстве. Арбат «держит» исконную Москву. Он олицетворяет почвенное достоинство, местный, в лучшем смысле слова, патриотизм, в нем хранятся предания московской старины.

«Дети Арбата», выходцы из него — пусть их осталось в столице не так много — держат планку. Вот так же, как держали в неимоверно трудных, почти непредставимых испытаниях пять дочек Арбата. Давнее энкэвэдэвское дело, пересмотренное и прекращенное в юридическом смысле, остается как свидетельство мужества, достоинства, верности отцам и «своему Арбату» молоденьких девушек, которые как могли противостояли адской машине, запущенной в тридцатые годы.

В больших статьях, в кинокадрах мы воздаем сейчас должное тем видным деятелям партии и государства, которые были оклеветаны или уничтожены по велению указующего перста. Воздать их памяти, рассказать об истинной роли в истории Отечества — благородное дело.

Но что же расскажешь о 17—20-летних девчонках и мальчишках, попавших в те же жернова?

Учились в школе, ходили в кино, только-только начали влюбляться. И — обрыв. Но там, во тьме, они прошли испытания на достоинство и стойкость.

Тому свидетельство — судьба пятерых дочек Арбата. Пятерых из многих...