У истоков «полтавы». Расширенный анализ произведения Как рождаются великие произведения искусства? На какой почве вырастают художественные замыслы, которые претворяются затем в гениальные образы, запоминающиеся миллионам людей? Разумеется, единообразного, стандартного ответа на подобные вопросы ждать нельзя. Бесспорным является, что каждое подлинно великое произведение искусства, помимо черт, обусловленных принадлежностью к определенной эпохе, определенному литературному направлению, методу, стилю и т. д., обладает своим индивидуально неповторимым художественным обликом. Без этого немыслимо никакое произведение искусства. Но естественно вместе с тем, что индивидуально неповторимы и пути создания таких творений. И как заманчива и увлекательна задача хотя бы «одним глазом» заглянуть в творческую лабораторию художника, с тем чтобы — пусть частично — разобраться в сложной и почти всегда скрытой от нас «предыстории» того великого, что им сделано! Как много это может дать исследователю и читателю!
Среди крупнейших произведений Пушкина особой своей судьбой выделяется написанная в 1828 году «Полтава». Спустя два года Пушкин дал к своей поэме чрезвычайно интересный комментарий в заметке, которую он напечатал затем с некоторыми сокращениями в альманахе «Денница» за 1831 год. С этого как раз мне и хотелось бы начать свой рассказ.
В заметке этой, с одной стороны, настойчиво подчеркивается зрелость «Полтавы». В художественном отношении Пушкин ставит ее гораздо выше, чем прежние свои поэмы. Но, по-видимому, такую высокую оценку в глазах поэта она заслужила не только чисто литературными своими достоинствами. Об этом свидетельствует, в частности, то особенное раздражение, с каким он встретил нападки на «Полтаву» реакционной части критики,— уже по самому тону его отповеди этим критикам чувствуется, как болезненно он был ими задет. Показательно, что для вящего их посрамления Пушкин собирался было — в черновом наброске своей заметки — сослаться даже на мнение литературных авторитетов (как будто для Надеждина или Булгарина оно могло иметь значение!): «Самая зрелая изо всех моих стихотворных повестей, та, в которой все почти оригинально (а мы из этого только и бьемся, хоть это еще не главное), «Полтава», которую Жуковский, Гнедич, Дельвиг, Вяземский предпочитают всему, что я до сих пор ни написал, «Полтава» не имела успеха».
С другой стороны, в пушкинской заметке о «Полтаве» обращает на себя внимание заключительная ее фраза, в окончательный текст не вошедшая: «Полтаву» написал я в несколько дней, далее не мог бы ею ■заниматься и бросил бы все». Это как бы непроизвольно вырвавшееся признание, понятно, содержит лишь намек на то, в какой творческой атмосфере создавалась «Полтава», но намек в высшей степени красноречивый.
Разумеется, понимать Пушкина чересчур уж буквально было бы неправильно: «несколько дней» продолжались примерно недели три. Первая песнь «Полтавы» была закончена 3 октября, вторая — 9 октября и третья — 16 октября 1828 года; на одном же из первоначальных набросков первой песни стоит дата «5 апр[еля]». Но общей картины необыкновенного творческого волнения, в каком вырастала «Полтава», эти уточнения не меняют. Она подтверждается и показаниями современников—дневниками А. Н. Вульфа и, еще более, воспоминаниями М. В. Юзефовича, который со слов самого поэта очень живо описал, как Пушкин работал над своей поэмой.
«Это было в Петербурге, — вспоминал мемуарист. — Погода стояла отвратительная. Он уселся дома, писал целый день. Стихи ему грезились даже во сне, так что он ночью вскакивал с постели и записывал их впотьмах. Когда голод его прохватывал, он бежал в ближайший трактир, стихи преследовали его и туда, он ел на скорую руку, что попало и убегал домой, чтоб записать то, что набралось у него на бегу и за обедом. Таким образом, слагались у него сотни стихов в сутки. Иногда мысли, не укладывавшиеся в стихи, записывались им прозой. Но затем следовала отделка, при которой из набросков не оставалось и четвертой части. Я видел у него черновые листы, до того измаранные, что на них нельзя было ничего разобрать: над зачеркнутыми строками было по нескольку рядов зачеркнутых же строк, так что на бумаге не оставалось уже ни одного чистого места. Несмотря, однакож, на такую работу, он кончил «Полтаву», помнится, в три недели»'.
В свое время напряженность, с которой писалась «Полтава», пытались объяснить тем, что Пушкину якобы нужно было написать такое произведение (как «благодарность государю за оказанное покровительство») и он — сознательно или бессознательно — принуждал себя над ним работать. Вряд ли имеется сейчас необходимость в развернутой полемике с этой точкой зрения, хотя бы и соответственно модернизированной. Если даже и допустить, что столь выдающееся произведение, как «Полтава», могло возникнуть под давлением такого рода соображений, и если этим объяснять, что Пушкин должен был написать свою поэму в «несколько дней» (так как далее, подразумевается, должно быть, он не в состоянии был бы выдержать подобного насилия над собой), — если принять все эти предположения, рисующие, к слову сказать, великого поэта в крайне сомнительном свете, то совершенно непонятным будет, почему же Пушкин так ценил «Полтаву» и так негодовал на отношение к ней критики. Надо полагать, следовательно, что последние строки пушкинской заметки должны быть осмыслены совсем по-другому.
Особое душевное состояние Пушкина во время создания «Полтавы», не позволившее ему работать над этим произведением с такою же тщательностью и неторопливостью, как, скажем, над «Борисом Годуновым» или «Евгением Онегиным», является фактом бесспорным. Однако это особое состояние Пушкина, как мы видели, нисколько не помешало ему создать произведение, отличающееся высокими художественными качествами, признанное высшим судом взыскательного художника и — что в данном случае особенно важно — несущее на себе печать зрелости., Естественно, что в этой связи встает вопрос о путях Пушкина к достижению зрелости, которая, очевидно, определяется не просто ростом поэтического мастерства, а требует затраты огромных душевных сил, достигается ценой мучительных подчас переживаний., Само собой разумеется, что для более глубокого понимания «Полтавы» отнюдь не безразлично знание обстоятельств, при которых (и благодаря которым) эта замечательная поэма была написана.
Ставя таким образом вопрос о «Полтаве», мы вступаем, без сомнения, в область психологии творчества. Нельзя не заметить, что к изучению психологии творчества до сих пор относятся с известным предубеждением, памятуя, по-видимому, о печальном опыте Гершензона и ему подобных. Но в историко-литературном исследовании без такого изучения сплошь и рядом обойтись невозможно — в случае же с «Полтавой» оно прямо подсказывается материалом. Понятно, для того чтобы оказаться плодотворным, изучение психологии творчества должно быть теснейшим образом увязано и с изучением текста, и с изучением миросозерцания поэта, и с анализом той общественной обстановки, в которой живет и творит поэт.
Чем точнее удастся установить, какой сложный путь подвел Пушкина к «Полтаве», тем яснее станут причины необычайной творческой взволнованности Пушкина сюжетом, легшим в её основу, и то, что Пушкин хотел сказать и сказал своей поэмой» К какому времени относится зарождение замысла «Полтавы»? Сам Пушкин, как известно, первую мысль о «Полтаве» связывал со своими впечатлениями от «Войнаровского» К. Ф. Рылеева, в частности от образа Мазепы в этой поэме:
«Прочитав в первый раз в «Войнаровском» сии стихи: Жену страдальца Кочубея И обольщенную им дочь,
я изумился, как мог поэт пройти мимо столь страшного обстоятельства.
Обременять вымышленными ужасами исторические характеры и не мудрено и не великодушно. Клевета и в поэмах всегда казалась мне непохвальною. Но в описании Мазепы пропустить столь разительную историческую черту было еще непростительнее».
Некоторые отрывки из «Войнаровского» были напечатаны впервые в 1824 году (в альманахе «Полярная звезда», «Сыне Отечества» и «Соревнователе просвещения») и тогда же получили чрезвычайно высокую оценку Пушкина (в письмах к А. А. Бестужеву и брату Льву Сергеевичу); однако двустишия, цитированного Пушкиным, мы в этих отрывках не находим, оно появляется лишь в отдельном издании «Войнаровского», вышедшем в марте 1825 года.
Пушкин получил это издание 7 апреля 1825 года и вскоре же сообщил Рылееву свои замечания о поэме— сперва через Дельвига, навестившего в это время Пушкина в Михайловском, а затем, после отъезда Дельвига, и письменно. Эти не дошедшие до нас замечания 1 были, по-видимому, преимущественно критического характера, что видно, между прочим, из пушкинского письма к Рылееву, написанного во второй половине мая 1825 года: «Думаю, ты уже получил замечания мои на «Войнаровского». Прибавлю одно: везде, где я ничего не сказал, должно подразумевать похвалу, знаки восклицания, прекрасно и проч. Полагая, что хорошее писано тобою с умыслу, не счел я за нужное отмечать его для тебя»
Сообщил ли Пушкин Рылееву свое мнение относительно «разительной черты», пропущенной последним в описании Мазепы? Для исследователя «Полтавы» вопрос этот представляет немалый интерес. К сожалению, с полной уверенностью ответить на него нельзя; однако кое-какие косвенные данные позволяют предположить, что Рылееву были известны соображения Пушкина по поводу Мазепы и его отношения к дочери Кочубея.
Сохранилось несколько чзрновых набросков и планов Рылеева, посвященных Мазепе. Для нашей темы особое значение имеют план пьесы и программа, еще в 1888 году опубликованные (не вполне исправно) В. Е. Якушкиным1 2, и второй, более полный план драматического произведения, появившийся в печати лишь в 1938 году3.
Трактовка Рылеевым образа Мазепы в этих отрывках, как не раз отмечали комментаторы, чрезвычайно близка к трактовке его же образа в «Полтаве» Пушкина. Но на объяснении причин такой близости комментаторы не останавливались, хотя она весьма примечательна: ведь в «Войнаровском» Мазепа изображен совсем в другом свете, чем в «Полтаве».
«Для Мазепы, — читаем мы в заметке Рылеева,— кажется, ничего не было священным, кроме цели, к которой стремился: ни уважение, оказываемое ему Петром, ни самые благодеяния, излитые на него сим великим монархом, ничто не могло отвратить его от измены. Хитрость в высочайшей степени, даже самое коварство почитал он средствами, дозволенными на пути к оной».
Аналогичная характеристика Мазепы дана в плане, опубликованном Якушкиным:
«Мазепа. Гетман Малороссии. Угрюмый семидесятилетний старец. Человек властолюбивый и хитрый; великий лицемер, скрывающий свои злые намерения под желанием блага родине».
В этом же плане упоминаются:
«Кочубей. Мстительный человек.
Любовь. Жена его. Твердая и благородная женщина.
Матрена. Дочь их. Любовница Мазепы. Пылкая девушка».
И далее:
«Войнаровский. Племянник Мазепы. Пылкий благородный молодой человек».
Наибольший интерес, однако, представляет для нас второй план драмы о Мазепе (опубликованный впервые в 1938 году Н. П. Чулковым). Бросается в глаза не только идейная, но и сюжетная близость этого плана к пушкинской «Полтаве»—особенно в части, касающейся романической линии поэмы. Приводим поэтому план Рылеева полностью.
«Пролог. Пиршество в Москве у Петра. Спор его с Мазепой. Мазепа получил оплеуху.
I. Сцена. Мазепа ожидает Зеленского. Приход его, тайная их беседа.
II. Сцена. Пиршество у Мазепы. Он старается напоить полковников и выведать их мысли; он намекает о своем намерении отложиться от москалей; Кочубей не может скрыть своей радости. Мазепа примечает ее.
III. Сцена. Кочубей открывается Искре о намерении своем донести на Мазепу и тем отомстить ему. Они, наконец, соглашаются.
IV. Сцена. Кочубей с женою ожидают кого-то. Стук у., дверей. Входит поп Святайло; сцена с ним. Проклятие дочери.
V. Сцена. Мазепа приводит в движение пружины свои. Беседа его с Войнаровским. VI. Сцена. Собрание у Кочубея врагов Мазепы; он отправляется в Москву. Мазепа при конце своего намерения вдруг узнает от дочери Кочубея, что существует против его заговор, что Кочубей донес на него через дочь Кочубея («через дочь Кочубея» — означает, должно быть, «из-за дочери Кочубея»,— Г. |У7.), Известие подтверждается неизвестным. Смятение.
VII. Суд над Кочубеем и Искрою. Сцена дочери с отцом. Просьбы ее к Мазепе пощадить отца., Казнь их.
VIII. Взятие Батурина. Лагерь под Полтавой.
IX. Мазепа в Бендерах. Смерть его. Разговор запорожцев и сердюков».
Новый вариант того же замысла записан Рылеевым на оборотной стороне листа, причем запись сделана явно непоследовательно, — последняя строка плана по смыслу должна начинать перечень событий:
«I. Матрена Кочубеева в темнице у отца, она пришла освободить его. Тот проклинает ее. Казнь.
1. Разговор запорожцев.
2. Сцена ее с Мазепой. Она теряется рассудком.
3. Кочубеева при ешафоте или при могиле отца. Мазепа проходит. Она в помешательстве ума принимает ешафот за алтарь; и просит Мазепу обвенчаться. Смятение Мазепы. Она пляшет вокруг ешафота и поет. Ее схватывают. Лагерь Мазепы. Разговор Мазепы и Войнаровского. Он получает известие, что Кочубеева скрылась. Выступленье. Песни. Начинается буря; Днепр волнуется. Молния сверкает часто, и гремит гром, на возвышении появляется Кочубеева. Монолог. Она бросается в Днепр.
Слепец-бандурист поет песню Мазепы.
Злоумышленики у Мазепы. Привозят Кочубея; Мазепа один борется. Суд».
О времени написания как этого, так и других набросков Рылеева точных сведений нет. Но скорее всего они написаны после окончания «Войнаровского». То обстоятельство, что племянник Мазепы фигурирует во всех вариантах плана драмы, хотя для развертывания ее сюжета он совершенно не обязателен, нельзя не признать симптоматичным. Очевидно, Рылееву важно было указать на связь между двумя своими произведениями — уже написанным «Война-ровским» и еще только задуманным «Мазепою». Отметим, что Пушкин в «Полтаве» также упомянул Войнаровского, по сюжету ему не нужного, подчеркнув тем самым связь своей поэмы с поэмой Рылеева.
Сходится ли, однако, такая датировка планов Рылеева с тем, что нам известно относительно эволюции его взглядов на Мазепу? Известный исследователь творчества Рылеева В. И. Маслов дает в своей книге «Литературная деятельность К. Ф. Рылеева» иную датировку этих планов. Охарактеризовав образ Мазепы в «Войнаровском» как образ бесспорно положительный, Маслов пишет далее, ссылаясь на думу «Петр Великий в Острогожске»: «Первоначально (до создания «Войнаровского». — Г. Л.) поэт, по-видимо-му, держался противоположного взгляда на Мазепу: в думе «Петр Великий в Острогожске» (1823 г.) он относится к нему подозрительно, называет «свирепым вождем» и упрекает, как этот гетман «смел клясться в искренности» Петру I. Недружелюбное отношение видно и в некоторых черновых набросках и планах Рылеева; но постепенно... эта точка зрения на Мазепу стала сменяться, и последний из «хитрого и властолюбивого лицемера» превратился в глазах Рылеева в искреннего патриота и защитника свободы своей родины» *.
| |
| Просмотров: 1038 | | |