А. Сансье. Барбизон, 1851 г.

Дорогой Сансье, я получил вчера, в пятницу, краски, масло, холсты, которые Вы мне послали, а также начатую картину. Вот название трех картин для предполагаемой продажи:

1.            Женщина треплет лен.

2.            Крестьянин и крестьянка идут на работу в поле.

3.            Сборщики дров в лесу.

Я не знаю, употребляется ли слово «сборщики»; если так не говорят, напишите: крестьянин и крестьянка, собирающие дрова, или как хотите. Во всяком случае, картина изображает мужчину, который связывает вязанку хвороста, и двух женщин: одна срезает ветку, другая держит охапку дров. Вот и все! [...]

Как Вы видите по названиям картин, в них нет ни обнаженных женщин, ни мифологических сюжетов. С подобными сюжетами я не хочу выступать; конечно, я не хотел бы, чтобы они мне были запрещены, но и не желал бы быть вынужденным их писать.

Другие сюжеты больше подходят к моему темпераменту; должен Вам признаться, с риском прослыть за социалиста, что в искусстве больше всего меня интересует человеческая сторона, и если бы я мог делать то, что я хочу, или по крайней мере пытаться делать, я не писал бы ничего, что не было бы впечатлением от природы, пейзаж ли это или фигура.

Но жизнь никогда не оборачивалась ко мне своей радостной стороной; я не знаю, где она, я ее не видел. Самое веселое, что я знаю, рто спокойствие, тишина, которыми так чудесно наслаждаться в лесах или на пашнях, все равно, пригодны они для обработки или нет. Вы согласитесь, что это всегда располагает к мечтательности, грустной, хотя и сладостной мечтательности. Вы сидите под деревьями, испытывая полный покой и наслаждаясь отдыхом; и вы видите, как на тропинку выходит жалкое существо, нагруженное вязанкой хвороста. Неожиданное появление этой фигуры вас поражает и наводит на мысль о печальном уделе человека — усталости. Это впечатление подобно тому, которое Лафонтен выражает в своей басне Дровосек:

Были ли у него хоть какие-нибудь радости с тех пор как он родился?

И существует ли более несчастный человек на всем земном шаре?

На вспаханных полях (хотя иногда в некоторых странах они мало пригодны для обработки) вы видите людей, которые копают и роют землю. Вы видите, как время от времени один из них выпрямляется и вытирает лоб тыльной стороной ладони. «Ты будешь есть хлеб свой в поте лица своего». Разве это веселый, радостный труд, в который некоторые хотят нас заставить поверить? Но в нем для меня и заключается настоящая человеческая большая поэзия.

Но довольно, я могу Вам в конце концов надоесть. Вы должны меня простить. Я совсем один, мне не с кем поделиться своими мыслями. Я дал себе волю, но это больше не повторится. Вот еще что, посылайте-ка мне время от времени красивые письма с министерской печатью, печатью из красного воска, вообще со всевозможными украшениями. Если бы Вы видели, с каким почтением передает мне эти письма почтальон, сняв фуражку, чего он не делает обычно, и говорит с самым серьезным видом: «Это из министерства». Это создает мне положение, повышает мой кредит. Ведь для них письмо с печатью министерства — это, конечно, письмо от министра. Это не шутка, такой конверт!..

Думаете ли Вы, что у меня есть какие-нибудь шансы получить заказ? Подвигается ли заказ Жака?

Жму руку.

Ж. Ф. Милле.

Производят ли впечатление картины Руссо? Имеют ли они успех?

Т. Торе. Барбизон, 18 февраля 1862 г.

Мой дорогой Торе.

Раз Вы собираетесь заняться моими картинами, выставленными у Мартине, я хотел бы рассказать Вам о замысле, который я в них вложил. Вы решите сами, есть ли что-нибудь дельное в этих заметках. Прежде всего я должен сказать, что в том, что я делаю, я хочу передать дух деревни и что я охотно избрал бы своим девизом: rus [сельский].

В Женщине, которая несет воду я хотел показать не водоноску и не служанку, но женщину, которая наполнила водой ведра для своих домашних нужд, чтобы сварить суп мужу и детям. Я хотел, чтобы было видно, что она несет именно ведро, полное водой, а не что-нибудь более легкое или более тяжелое. Я хотел, чтобы, несмотря на напряженную гримасу, вызванную ношей, оттягивающей ей руки, и сощуренные от солнца глаза, на ее лице было видно добродушие деревенской женщины. Я старался избежать (как всегда) всего, что могло бы показаться сентиментальным. Я хотел, чтобы "шло видно, что она исполняет просто и естественно, к нимало не тяготясь, свою работу, которая наряду со всеми другими домашними заботами является каждодневным и привычным для нее трудом. Хотел также, чтобы чувствовалась свежесть колодца и чтобы его старинный вид наводил на мысль, что многие до нее приходили сюда черпать воду. 

В Баранах, которых стригут я постарался выразить состояние одурения и растерянности, овладевшее баранами, которых только что остригли, и при виде таких оголенных существ — изумление и любопытство тех баранов, которых еще не стригли. Мне хотелось бы, чтобы жилище имело спокойный, деревенский вид, чтобы можно было себе представить позади дома луг, покрытый травой и засаженный тополями, осеняющими дом, и чтобы все это имело вид старинного здания, в котором жили многие поколения.

Я хотел, чтобы то, как женщина кормит завтраком своих детей, походило на изображение выводка птенцов, которых мать кормит из клюва. Мужчина работает, чтобы прокормить эти существа.

Я стараюсь работать так, чтобы вещи не казались собранными вместе случайно, но чтобы между ними была необходимая и неизбежная связь.

Я хотел, чтобы существа, которых я изображаю, имели бы вид обреченных своей судьбе и чтобы невозможно было вообразить себе, что они хотят быть иными. Люди и вещи [в картине] должны иметь определенное значение. Я стремлюсь выразить то, что я хочу, как можно полнее и сильнее; и я питаю величайший ужас перед всем бесполезным и тем, что только заполняет пустоты. Все это рассеивает и ослабляет внимание. [...]

Симеону Люсу 7. 20 мал 1862 г.

[...] Вы один из немногих людей, которые верят, что искусство — это язык (горе тем, кто в это не верит), а что язык служит для того чтобы что-то выражать.

Я рад услышать, что, по Вашему мнению, я стараюсь это сделатт в своей живописи. Разве допустимо играть в игрушки с искусством1! Что может быть смешнее этого? Я ненавижу виртуозов, и поэтом} оказывается, что число людей, с которыми можно поговорить, очеш невелико... Я рад, что Вас можно причислить к тем, кто утверждает что искусство не забава, и рад, что я послужил поводом для Ваши? рассуждений об искусстве. Если бы Вы сказали обо мне те баналь ности, какие говорят почти все, кто пишет об искусстве, я не обра тил бы на это никакого внимания.

Но то, что Вы говорите об искусстве, совпадает с моими убеждениями. Повторяю, я очень польщен. [...]

Симеону Люсу. 29 октября 1862 г.

[...] Я очень рад, что встретил человека, который считает, как и я что только естественные вещи прекрасны и что наиболее прекрасно то, что взято из самой обыденной жизни, то, что изображает обычные происшествия, чувства и поступки каждого дня. Только люди, которые ничего не понимают, могут в ртом сомневаться.

Если изображение вещей передает какой-нибудь замысел, то сами вещи уже не кажутся обычными или низменными. Что это так, доказывают все памятники искусств всех времен. [...]

А. Сансье. Барбизон, 30 мая 1863 г.

[...] То, что говорят о моем Человеке с мотыгой, мне кажется очень странным; я очень благодарен Вам, что Вы передали мне эти разговоры; я лишний раз могу подивиться идеям, которые мне приписывают. В каком клубе видели меня мои критики? Социалистическом? Но, право же, я мог бы им ответить, как овернский комиссионер, которого обвиняли в том, что он сен-симонист: «On a dit comme cha au pays que j’etais Chaint-Chimonnien; cha n’est pas vrai, je ne chais pas che que ch’est» [«Говорят в стране, что я сен-симонист; это неверно, я не знаю, что это такое» — овернский диалект].

Значит, нельзя высказывать мысли, которые приходят в голову при виде человека, обреченного зарабатывать на жизнь в поте лица своего. Некоторые из критиков говорят мне, что я не признаю прелести деревни. Я нахожу в ней больше, чем прелесть: нескончаемое великолепие. Так же как и они, я вижу эти маленькие цветы, про которые Христос сказал:              «Истинно говорю вам, сам Соломон в своем великолепии не был так одет, как один из них».

Я вижу ореолы одуванчиков и солнце в своей славе в облаках над землей. Но я вижу также в долине пашущих лошадей и пар, который идет от них, а дальше среди скал человека, вздохи которого слышны с самого утра и который старается выпрямиться на минуту, чтобы передохнуть.

Драма развивается среди великолепия. Не я выдумал выражение «крик земли», оно существует давно. Я думаю, мои критики, люди образованные и со вкусом; но я не могу влезть в их шкуру, и так сак я ничего в жизни не видел, кроме полей, я стараюсь рассказать так умею, что я видел и испытывал, когда там работал. У тех, кто хочет приукрасить, конечно, участь завиднее.

Я кончаю, Вы ведь знаете, как я становлюсь болтлив, когда касаюсь этой темы. Я хочу еще только сказать, что мне очень польстили и меня подбодрили статьи, которые Вы мне прислали, и если случайно Вы знаете, кто их авторы, то прошу передать им мою благодарность.

Я рассчитываю, что Вы скоро приедете. Привет Руссо.

Ваш Ж. Ф. Милле.