Дорогой друг, я получил в деревне, и с большим опозданием, Ваше письмо, где Вы просите меня рассказать о Бонингтоне; я с удовольствием поделюсь с Вами теми немногими сведениями, которые я имею. Я его хорошо знал и очень любил. Невозмутимое английское хладнокровие не лишало его качеств, делающих общение с ним приятным. Я встретил его в первый раз, когда сам был еще очень молод и писал этюды в галерее Лувра: это было в 1816 или 1817 году. Я увидел высокого юношу в короткой куртке, который делал акварелью копии, главным образом с фламандских пейзажей. Он уже тогда великолепно владел этой новой техникой, введенной англичанами. Спустя короткое время я увидел его прелестные по цвету и композиции акварели у Шрота, который открыл, мне кажется, чуть ли не первую в этом роде лавку, где продавались рисунки и маленькие картины. В этих акварельных работах Бонингтона уже было особое, присущее только ему очарование. Я считаю, что у других современных художников можно найти большую силу или точность в передаче, но никто из современников не обладал этой легкостью исполнения, которая превращает работы Бонингтона в своего рода жемчужины, чарующие и радующие глаз, независимо от сюжета и степени сходства. В то время (около 1820 г.) он учился у Гро, мне кажется, недолго. Гро уже тогда восхищался его талантом и советовал ему идти собственным путем. В это время он не писал еще маслом; первые его картины масляными красками были марины. Для этого его периода характерно большое наслоение красок. Он отказался от этой утрировки впоследствии, когда начал писать сюжетные композиции с персонажами, где большое внимание уделялось костюму. Эт° было в 1824 и 1825 годах.

Мы встретились опять в 1825 году в Англии и вместе писали Этюды у знаменитого английского антиквара, доктора Мейрика, обладавшего, вероятно, лучшей в мире коллекцией старинных доспехов. Во время этой поездки мы очень подружились и, когда вернулись в Париж, продолжали некоторое время работать вместе в моей мастерской.

Я не переставал восхищаться его необыкновенным умением и легкостью исполнения; но нельзя сказать, что он легко удовлетворялся. Наоборот, он часто переделывал целые куски, уже совершенно законченные, казавшиеся нам превосходными. Но умение его было так велико, что его кисть тут же находила новые эффекты, такие же прекрасные, как первые. Он часто использовал различные детали, которые находил у старых мастеров, и очень ловко применял их в своих композициях. В них попадаются иногда фигуры, почти целиком списанные с известных всем картин, — что его нисколько не смущало. Это не умаляет достоинств его работ; детали, которые он заимствовал, взятые, так сказать, живьем (это касается главным образом костюмов), придавали правдоподобие его персонажам и никогда не казались подражанием. Последние годы своей такой короткой жизни он часто грустил; особенно мучило его желание писать большие полотна, хотя, насколько я знаю, он не делал попыток увеличить размеры своих картин; все же к этому времени относятся композиции с самыми крупными фигурами, как, например, «Генрих III»27, одна из его последних работ, которая в прошлом году была выставлена на Бульваре.

Его звали Ричард Паркс Бонингтон. Мы все его любили. Я иногда ему говорил: «Вы король в своей области, Рафаэль не мог бы делать то, что делаете Вы. Пусть Вас не тревожат ни достоинства других, ни размеры их картин, потому что Ваши картины — шедевры». Он написал несколько раньше виды Парижа, которые я не помню, они предназначались, кажется, для какого-то издательства.

Я упоминаю о них, чтобы рассказать о способе, который он придумал, чтобы прохожие ему не мешали: он устраивался в экипаже и работал столько времени, сколько ему было нужно.

Он умер в 1828 году. Сколько прекрасных работ за такую короткую жизнь! Я совсем неожиданно узнал, что у него чахотка и что болезнь приняла дурной оборот. Он был высокого роста и казался очень сильным; его смерть нас так же удивила, как и поразила. Умирать он отправился в Англию: он родился в Ноттингаме. Когда он умер, ему было всего 25 или 26 лет.

В 1837 году некий Браун из Бордо продал великолепную коллекцию акварелей Бонингтона. Я не думаю, что могло быть что-либо равное этому прекрасному собранию. Там были произведения всех периодов его жизни, но больше всего последнего периода, самого лучшего. Эти работы были проданы по очень высоким ценам; при жизни Бонингтона все его работы раскупались, но никогда он не получал таких огромных денег; эти цены, по-моему, свидетельствуют о правильной оценке его редкого и прекрасного таланта. Дорогой друг, благодаря Вам я вспомнил счастливое время и почтил память человека, которого я любил и которым восхищался. Мне это тем более приятно, что его пытались принизить, а в моих глазах он гораздо выше тех, кого ему предпочли. Найдите среднее между моим восхищением и этими нападками. Если хотите, отнесите за счет старых воспоминаний и моей любви к Бонингтону то, что есть пристрастного в этих заметках.

Тысячи дружеских пожеланий от благодарного Вам старого товарища.

Эжен Делакруа.