Жак Луи Давид. Письма Антуану Гро.

Брюссель, 10 ноября 1818 г.

 

Друг мой, мне отрадно и в то же время прискорбно видеть врожденную склонность фламандцев к живописи, когда я сознаю, что получаемое ими плохое образование убивает всю эту природную склонность. В этой стране нет ничего, что могло бы вдохновить на высокий исторический жанр; собрания гравюр вовсе отсутствуют, в музее мало картин, любителей также мало и т. д. и т. д., но все же, я эго повторяю, они, как и все другие, рождены для того, чтобы прийти к высокой исторической живописи, «Великий» Рубенс принес им много вреда. До него они чувствовали живопись, как итальянцы XVI века. Каждый день я восхищаюсь произведениями, созданными до появления этого одаренного гением человека, и замечаю, что их старинные мастера соединяли колорит с прекрасным рисунком. Но я останавливаюсь, добрый мой друг, я вовсе не намерен подробно описывать Вам фламандскую живопись. Чтобы кончить, я скажу Вам только, что мне очень нравится эта страна и кажутся славными эти люди, которых я очень люблю и которые отвечают мне большей любовью, чем мои соотечественники [...]

 

Брюссель, 27 декабря 1819 г.

 

Дорогой господин Гро, драгоценный мой друг,

 

последние вести от Вас наполняют меня радостью, моим тревогам пришел конец. Я видел столько ожесточившихся против Вас людей, что страшился, как бы их желчная критика не лишила Вас мужества. Но Вы ответили так, как я и желал, в уверенности, что хорошее произведение разрушит козни наших слепых завистников. Король только что отомстил за Вас; я счастлив этим, примите же мои поздравления.

 

Да, друг мой, Вы правы, сравнивая учителя, которого Вы знаете и любите с детства, со вторым отцом. Не знаю, могли бы мои родные дети принести мне большую радость, достигнув тех же наград, что и Вы. Теперь Вы сравнялись с Вашими врагами; превзойдите же их талантом, это в Ваших силах; напишите историческую картину. Я прошу Вас только позаботиться о подготовительных работах, за остальное я отвечаю.

 

Если Вас затрудняет выбор сюжета, доверьте его мне, и я приму решение. Вы превосходно пишете обнаженную натуру, у Вас прекрасная кисть, прекрасный колорит, чего же Вам еще?

 

Пусть не усыпляют Вас почести, как они усыпили уже многих. Задумайтесь над этим. Я испытал едва ли не все превратности жизни — и поверите ли Вы? Осуждение дало мне больше, чем похвалы, и я не ропщу на него: это своего рода крещение, которое вверяет нас потомству. За четыре года пребывания здесь я создал больше, чем мог бы создать в Париже. С Вами, дорогой друг, все иначе, Вы по доброй воле живете в Париже, так свершите же то, чего я требую от Вас ради Вашей славы и ради потомства, свершите это и ради меня, ибо мне достанется частица Вашего сияния.

 

Остерегайтесь двух трудных в жизни положений: первое — это женитьба; Вы понимаете меня, и мне нет надобности вдаваться в физические причины; второе — это приход славы, которую, естественно, привлекает Ваш талант. Надо быть твердым, мой добрый друг, чтобы выйти здесь победителем. Но Вы уже прошли с торжеством через первое, то же будет и со вторым.

 

Вы благоразумны, блеск Вас не прельщает, Вы преданы своему таланту; помните же, что звания, почести и богатство — ничто в глазах потомства. Важен один лишь талант. Пуссен, Доменикино и многие другие были небогаты, но творения их бессмертны.

 

Все пишут мне об искусстве то же, что и Вы: путешественники, приезжающие из Парижа, также это подтверждают. Что Вы хотите, такова участь Франции. В этой стране ничто не вызывает сильной любви. Легковесность ее причиняет мне боль, я чувствую себя уносимым потоком; но Вы находитесь там, Вам суждено довершить то, что я начал: и я предсказываю Вам, что Вы преуспеете в этом.

 

О            счастливая Италия! Одна ты искренне любила искусства. Даже Лебрен той дружбой, которую питал к нему король, был обязан скорее интригам, чем своему таланту, хотя он был у него немалым. Скипетр искусств вложили в его руки, а Лесюеру позволили умереть в монастыре. Рим готов был объявить войну Флоренции, чтобы вернуть себе Микеланджело. В современной истории нет ничего подобного этим поступкам.

 

Репутации создаются газетами. Подружитесь с известным журналистом — и вы уже великий человек. Тот, кому они покровительствуют, старается изо всех сил, терзается, волнуется, в голове его смятение, в глазах сверкает пламя гения; друзья привлекают к нему внимание, восхваляют его в своих листках; наконец, появляется шедевр, изумленный знаток смолкает; вначале он в недоумении, затем понимает, что гора еще один раз родила мышь. Другие ведут себя искуснее; они не волнуются, они дают своим друзьям хорошие завтраки, прекрасные концерты, проводят с ними ночи в развлечениях; друзья готовы на все; они становятся кумирами знати. Только о них и говорят, но не пытайтесь заглянуть вглубь: мастерство исчезает, чтобы уступить место поддельному блеску, иначе говоря, шарлатанству. Пусть назовут в Италии хотя бы одного великого человека с забытым именем; он был в силах защищаться от завистников. Италия понимала его и помогала ему [...]

 

Брюссель, 22 июня 1820 г.

 

Намерены ли Вы по-прежнему написать большую историческую картину? Я полагаю, что да. Вы слишком любите свое искусство, чтобы отдаваться пустым сюжетам и картинам, написанным на случай. Потомство, друг мой, судит строже: оно потребует от Гро прекрасных исторических картин. Как, скажет оно, кто же, как не он, должен был изобразить Фемистокла, сажающего на суда доблестных афинских юношей, которые покидают семьи, оставляют все, что было дорого им в мире, чтобы спешить навстречу славе по примеру своего полководца? Почему Гро не написал восемнадцатилетнего Александра, спасающего своего отца Филиппа от неминуемой опасности? Разве забыл он самнитские браки, когда прекраснейших девушек обещали перед боем в награду победителям и тем, кто свершит высшие подвиги?

 

А если его влекло к Риму, то почему не изобразил он Камилла, который наказывает надменность Бренна21? Мужество Клелии, идущей к Порсенне в его лагерь 22? Или Муция Сцеволу 23? Регула, который возвращается в Карфаген, покидая Рим, хотя знает о пытках, ожидающих его там24, и т. д. и т. д.

 

Бессмертие отсчитывает Ваши годы, не навлекайте же на себя его упреков. Берите свои кисти, создайте великое, чтобы занять то место, которое принадлежит Вам по праву: готовьтесь подняться на котурны, работая над картиной, которую Вы должны писать для графа Шенборна. Феаген и Хариклея не заслуживают пренебрежения, Дафнис и Хлоя также; Фаон и Сафо могут увлечь, как и Йемен и Исмения или многие прелестные романы IV века 26.

 

Да, мой друг, Вы должны создать большую историческую картину; Европа ждет этого от Вас, со мной часто говорят об этом, и я отвечаю людям изо всех стран: «Если человек уже написал такие произведения, какие есть у него, он в состоянии написать и историческую картину». Это не убеждает их, они хотят увидеть, чтобы верно о Вас судить; на это мне нечего ответить. Вы не дожидаетесь заказов на картины. Ваше состояние избавляет Вас от этого печального положения. Прекрасные произведения редко создаются по заказу, во всяком случае, я всегда испытывал это на себе. Эта торговля хороша лишь для второстепенных художников. Именно это заставляло Рафаэля и многих первоклассных мастеров допускать анахронизмы, которых они сами никогда бы себе не позволили, например вводить пап, своих современников, в сцены, происходившие задолго до их рождения.

 

Салон откроется только в апреле 1822 года, у Вас есть еще время, чтобы удовлетворить всеобщие надежды. Время идет, и мы стареем, а Вы еще не создали того, что называется подлинной исторической картиной. У Вас есть талант, и есть еще время, Вам ли пристало без конца ждать! Скорее, скорее, друг мой, перелистайте своего Плутарха, изберите всем известный сюжет; это много значит. Напишите мне о нем, я поделюсь с Вами своими размышлениями, я сделаю больше, если Вы захотите. Ваша слава — вот все, что мне нужно.

 

Категория: Искусство | Добавил: fantast (22.12.2018)
Просмотров: 541 | Рейтинг: 0.0/0