XVI век дал величайших мастеров во всех областях искусства. Все они г. эту эпоху руководствовались неизменным и безошибочным правилом, что рисунок — единственная основа, способная дать произведениям искусства и истинную красоту и истинную форму. Отсюда такое количество ярких работ и бессмертных шедевров.

Рафаэль был не только величайшим живописцем, он был прекрасен, он был добр, он был все!

У каждого человека, как бы ни была мала его способность суждений, его понимание искусства и ощущение прекрасного, всегда будет потребность снова и снова беседовать с Гомером, которому он будет обязан самыми чистыми радостями. Чем больше будут говорить о Гомере, тем больше найдется что о нем сказать; новые идеи будут зарождаться из тех, которые считаются устаревшими. То же самое будет и с божественным Рафаэлем, которому еще недостаточно возносят хвалы.

Итак, будем продолжать стараться ему подражать, его разгадывать; а я, несчастный, сожалею всю мою жизнь, что не родился в его время. Подумать только, что триста лет тому назад я мог бы стать на самом деле его учеником!

Рафаэль писал людей добрыми; все его персонажи имеют вид честных людей.

Гомер, отверженный, гонимый, просит милостыню. Апеллес, оклеветанный, спасен Правдой; его произведения служат ему оправданием. Фидий, несправедливо обвиненный, умирает в нужде, если пе от насилия. Сократ, Еврипид, Феокрит, Эзоп, Данте, Жан Гужон умирают насильственной смертью или страдают так, как должны были мучиться злодеи. А Лесюер! Пуссен, наш великий Пуссен, преследуемый Фукьером5, преисполненный отвращением, покидает Францию, которую он должен был бы украшать! А Доменикино и многие другие, а Камоэнс!

И ведь это правда, что даже в героические времена Мидас предпочел Пана Аполлону.

Великие люди преследуются, как будто они заслужили пытки, какими фурии пытали виновных, именно потому, что они великие. А Мольер! Нет ни одной его комедии, не стоившей ему горьких слез. Мольер!.. А Моцарт!.. Но я никогда не кончу перечислять.

Однако говорят, что Рафаэль был счастлив. Да, но это потому, что он был по природе божествен, неприкосновенен.

Рассматривая гигантские произведения Микеланджело, восхищаясь ими от всего сердца, тем не менее замечаешь в них симптомы или черты человеческой усталости. У Рафаэля же наоборот. Его творения все божественны; как и творения бога, они кажутся созданными единым порывом творческой воли.

Рафаэль и Тициан бесспорно стоят в первом ряду среди живописцев, однако Рафаэль и Тициан воспринимали природу в очень различных аспектах. Оба они обладали даром проникать взором во все окружающее: но первый искал прекрасное там, где оно действительно находится, а именно в формах, а второй — в колорите.

Да! Несомненно Рубенс большой художник; но это большой художник, который все потерял.

У Рубенса чувствуется мясник; у него в мыслях прежде всего свежее мясо, а в планировке картин — мясная лавка.

Вы мои ученики, а следовательно, мои друзья, и потому вы не будете приветствовать ни одного моего врага, если он пройдет мимо вас на улице. Итак, отворачивайтесь от Рубенса, когда вы его увидите в музеях, потому что если вы с ним заговорите, он обязательно отзовется плохо о моем преподавании.

Фламандская и голландская живопись имеет свои заслуги — я это признаю. Заслуги эти, могу похвастаться, я ценю как никто. Но, ради бога, не будем все путать. Не будем любоваться Рембрандтом и другими без разбора, не будем приравнивать их и их искусство к божественному Рафаэлю и итальянской школе: это было бы богохульством.

Естественность и отсутствие какой бы то ни было аффектации в портретах Тициана невольно вызывает в нас уважение. Благородство в них кажется врожденным и неотъемлемым. Если случайно портрет Тициана окажется рядом с портретом Ван-Дейка, этот последний становится, при сравнении, холодным и серым.

За исключением Пуссена и двух-трех других художников, нашей школе живописи в основном не хватает естественной и здоровой силы. Она скорее нервна, чем могуча. А ведь только сила создает великих новаторов и великие школы.

Гений Пуссена никогда не достиг бы такой высоты в философии живописи, если бы он не присоединял к ней усердного изучения древних авторов и бесед с учеными людьми.

А! На что мне таланты, будь они даже крупными талантами, если они ведут к порочной цели, если они приводят к аморальным результатам. Какое мне дело до этих фальшивых умников, этих Байронов и Гёте всех сортов, которые в литературе и в искусстве развращают, калечат или обескураживают человеческое сердце? Для меня они не существуют, ибо они враждебны или бесполезны для всего истинно прекрасного. Пусть другие их хвалят, если это им нравится; я же их проклинаю.

Талант!.. В наше время он шляется по улице, но это может внушить отвращение к нему.

Я бы хотел, чтобы из Луврского музея изъяли картину «Медуза» и двух больших «Драгунов», ее приспешников; пусть поместят одну в каком-нибудь темном углу Морского министерства, а два других — в Военном министерстве, дабы они не портили вкусов посетителей, которых надо приучать только к тому, что прекрасноб. Раз и навсегда необходимо избавить нас от сюжетов казни, аутодафе и им подобных: в этом ли заключается задача живописи, живописи здоровой и нравственной? Этим ли следует любоваться? Э™ ли ужасы должны нравиться? Я не против изображения в искусстве того, что вызывает жалость или ужас, но пусть их изображают так, как это делали Эсхил, Софокл или Еврипид. Я не хочу этой Медузы и других картин анатомического театра, показывающих нам человека лишь в виде трупа, изображающих только безобразное, отвратительное; нет, я этого не хочу! Искусство должно быть только прекрасным и должно нас учить только красоте.