Я был втянут в игру и делал, чтобы добиться успеха, невероятные усилия, увы, совершенно бесплодные. Время еще не пришло. Мне суждено было с ранних лет и на собственном опыте познать человеческую несправедливость. Полный воодушевления, я слушаю чтение сюжета: это «Диана и Аполлон, пронзающие стрелами детей Нио-беи». Тотчас же Овидий встает у меня перед глазами, я делаю композицию, профессор ставит на ней печать. Вернувшись домой, я бросаюсь к «Метаморфозам», перевожу ту, которая излагает мой сюжет, и начинаю аплодировать себе за то, что так хорошо ее вспомнил. Я нишу картину. Овидий так заполнил мои мысли, что все, что я делал, меня не удовлетворяло до конца. Я начинал заново, не задумываясь о том, что, если переписывать по слою живописи, не успевшей просохнуть, новые краски могут измениться. Именно это и произошло за три месяца, пока ожидалось присуждение премий. Но не будем забегать вперед.

Выставляется моя картина; конкуренты, профессора, друзья — все единогласно отдают премию мне. Мое полотно вместе с полотнами моих соперников запирают в зале, доступ в который для всех закрыт. Мы уступаем свои мастерские, называемые ложами, скульпторам, которые равным образом, но получив другой сюжет, участвуют в конкурсе на Римскую премию. Они занимают ложи на такой же срок, затем происходит публичная выставка картин и барельефов. Проходит две недели, пока их покрывают лаком, выставляют и затем выносят решение. Тогда я и заметил, как почернела моя картина: я уже сказал причину этого. Те, кто видел ее раньше, не узнавали ее или по крайней мере пользовались этим предлогом, чтобы отклонить мою кандидатуру. Наконец объявляют решение: премию получил Жомбер. Отмечено, что если его полотно более привлекательно по колориту, то нельзя тем не менее обойти картину, которая заключает в себе красоты, более соответствующие духу исторической живописи; что моя картина значительнее по композиции, рисунку, экспрессии, этим важным сторонам искусства; что следует дать еще одну первую премию и не разделять друзей.